АГАФОН ФАБЕРЖЕ – В ВОСПОМИНАНИЯХ ИМРЕ ВАЙДЫ

Все, кто посвятил себя филателии и посвятил так страстно, что, собирая объекты своего увлечения, не считается с их реальной стоимостью, часто витают в облаках. Типичным примером этому является Агафон Фаберже, он жил в одном из трех кругов, окружающих мир мечты. Я не останавливаюсь на биографических данных, школьных годах и т. д. Достаточно сказать, что Фаберже умер 75 лет от роду, и что его имя к тому времени уже давно вошло в мировую историю и историю искусства. Несколько лет тому назад в Англии вышла книга в тысячу страниц с многочисленными прекрасными цветными фотографиями ювелирных и других изделий семьи Фаберже, и королева Анг­лии Мэри дала на время великолепную коллекцию ювелирных изделий Фабер­же для выставки русского искусства в Англии.

Фаберже был придворным ювелиром и экспертом по искусству последнего русского царя. Его фирма находилась на одной из самых богатых улиц старого Санкт-Петербурга, на Морской, 24, — витрины его магазина сверкали под луча­ми солнца и от блеска драгоценных камней. Сам царь, великие князья, индий­ские магараджи, американские миллионеры и Ротшильды входили и выходили из его магазина, все хотели услышать мнение Фаберже. Специализацией фирмы были так называемые пасхальные яйца из чистого золота, богато украшенные бриллиантами и зелеными изумрудами. Несмотря на тяжеловесное византий­ское великолепие, которое так любили русские цари, все, что выходило из мастерской Фаберже, носило печать руки художника, которая умела быть нежной и сильной.

В этой среде вырос Агафон, в добрых отношениях со своим дедушкой. Он рассказывал мне однажды, что вся семья часто годами работала с лупой в глазу, тончайшими инструментами, чтобы выполнить какой-нибудь каприз ве­ликого князя.

У Агафона Фаберже был загородный дом в Левашове, на границе с Фин­ляндией, где каждая комната (а некоторые из них имели размеры бального зала) была оформлена в стиле какой-нибудь эпохи: с мебелью, картинами и другими произведениями искусства данной эпохи. Большие железные ворота, тоже произведение искусства, были всегда открыты как символ гостеприимст­ва хозяина виллы. Эту картину завершали роскошная яхта, лошади, леса, полные дичи, где иногда раздавалось улюлюканье охотников. Фаберже был последним гранд-сеньором из среды буржуазии настоящего русского стиля.

Интерьеры Зимнего дворца русского царя в Санкт-Петербурге были выпол­нены по указаниям Фаберже, а Эрмитаж был наполнен собраниями произведе­ний искусства — от папирусов до огромных произведений мебельного искусства.

Но вот пришел конец царствованию последнего русского царя, и к власти пришли большевики. Агафон был брошен в тюрьму, затем бежал по льду Финского залива и был даже легко ранен. Один из фантастических представи­телей старой России бежал в Финляндию, страну трезвой реальности.

Агафон был маленького роста, с овальным черепом, тонкими чертами лица и седыми волосами. Глубоко посаженные голубые глаза искрились юмором. Маленький рот с тонкими губами сочетался с тонкими руками художника. Я, как прикованный, следил за игрой его элегантных пальцев, занимались ли они работой или брали почтовую марку. Он владел европейскими языками, голос был мягкого тона, свойственного славянам. Как часто я прислушивался к этому волшебному голосу, когда мы беседовали об искусстве, филателии и о событи­ях в мире, в то время как на столе мерцал голубой огонек под самоваром, а за окном были светлые сумерки северной летней ночи.

У Агафона был чрезвычайно красивый и правильный почерк. Он расска­зывал мне, что, сидя в тюрьме, он спас многих людей потому, что мог написать несколько сотен слов на маленьком листе папиросной бумаги, который можно было вынести незаметно. Он говорил также о своей французской крови, кото­рая проявилась в его интересе к собирательству. Своей нелогичной системой, бесконечным терпением он иногда напоминал персонаж из романов Бальзака, если не самого Бальзака. Он сам не знал, как, собственно говоря, он начал собирать почтовые марки. Может быть, началом собирательства стало то, что он имел очень большую корреспонденцию, связанную с его делом. В начале века в Петербурге сложился клуб патрициев, которые собирали только для того, чтобы собирать. К этому кругу принадлежал и Агафон Фаберже. Его учителем был Фридрих П. Брейтфус, которого теперь мало кто помнит, но о котором Фаберже всегда говорил с большим уважением. Даже Кирхнер и Шмидт, знатоки земских марок, принадлежали к этому кругу, Я видел групповой портрет этих господ: они выглядят как люди, собравшиеся на 25-летнюю годов­щину со дня окончания университета. На их собирательство повлиял образ мышления немецких филателистов, которые тогда задавали тон в филателии.

Самым большим уловом Фаберже была так называемая корреспонденция Стерки — архив, состоящий из десяти тысяч писем из Финляндии, Скандина­вии, России и Дальнего Востока. Я не буду утомлять своих читателей перечисле­нием всеx «Финляндия 1 и 2» и всех объектов с длинными зубцами, которые имелись в этом архиве. Едва ли будет преувеличением сказать, что примерно 80% всех финских и русских редких марок прошли через руки Агафона Фабер­же. Фаберже рассказывал мне, что Кирхнер в Берлине как-то был очень взволнован и не вьщержал, показал Фаберже как большой секрет историчес­кие письма из Бордо с «Маврикием 1 и 2». Одним из великих дел Фаберже как филателиста было особое соглашение с торговцем марок Козаком во время большой распродажи коллекции Феррари. Агафон заплатил тогда Козаку 20000 зо­лотых франков, чтобы тот не покупал марки земства. Он показывал мне даже квитанцию.

Фаберже имел в своей коллекции тысячи экземпляров первых русских почтовых марок и много первых марок старой Польши. Выставка Всемирного союза филателистов 1933 г. могла бы много рассказать об остальных его сокровищах. Его коллекция староитальянских государств принадлежала к самым лучшим. Только из креста Савояров у него было более ста штук. Невоз­можно было описать его коллекцию наборных досок почтовых марок Буэнос-Айреса и вообще Аргентины, и я должен снова вернуться к его коллекции российских марок, которая происходила из русских архивов, от пробной печа­ти до самых больших блоков. Он считал, что самая старая марка России — это так называемый «Тифлисский провизорий» 1883 г. Он сам видел только два экземпляра этой марки.

Остальной фонд в 3 1/2 и 7 рублей без зигзага молнии, а также «Левант № 1» на мелованной бумаге попал в руки Козака. Фаберже указывает, что эта марка существует в погашенном виде. Он рассказывал мне, что почтовые служащие хотели вывести на чистую воду Козака и послали ему несколько удавшихся фальшивок (новоделов!). Его знания об этих марках, как и осталь­ные знания в этой области, действительно поражали меня. Он показывал мне снимки с изображением выставки классических немецких марок, и я вообще задавал себе вопрос, есть ли что-нибудь, чего не знал бы этот гений. Фаберже имел в своей коллекции более 3000 экземпляров «Норвегии 1» в парах, полосах и т. д. Однажды он владел даже знаменитым большим блоком. Из марок Нового Южного Уэльса и прежде всего из марок Сиднея у него было фантастическое количество роскошных экземпляров. Вопреки всяческим предположениям, он не собирал никаких марок швейцарских кантонов. Между прочим, я хотел бы упомянуть, что царь собирал только пробные отпечатки Романовых.

Собрание марок земства и Финляндии было совершенно уникальным. Коллекция Финляндии стала жертвой Второй мировой войны и была полнос­тью разрознена в Лондоне. В качестве задатка Фаберже получил 18000 фунтов стерлингов. Недавно в частных переговорах была предложена к продаже часть коллекции земских марок за 8000 фунтов.

Так замкнулся второй круг мечты!

«Но что думать о прошлогоднем снеге», — сказал, вздыхая, Фаберже. Марки земства были дороги моему другу Агафону Фаберже. Вместе с инжене­ром Шмидтом он исследовал эти джунгли, к сожалению, завершил работу только «маленький Шмидт», вместе они дошли до середины алфавита. Марки земства были внесены однажды в каталог Гиббона; другие коллекционеры питают к ним большой интерес. Каталог марок земства Советского Союза, составленный неким Чучиным, чиновником, а не филателистом, — это только бледная тень упомянутого ранее труда.

Марки земства имели хождение только в пределах отдельных районов старой России, от Лужицких сербов (Имре Вайда имел в виду Лужений уезд Петербургской губернии. — Ред.-сост.) до Урала. Почтовый сбор действовал только в пределах определенного района, если же почта отправлялась дальше, требовались официальные государственные марки. Только от Харькова до Нефтяного района в Богородске существует примерно 50 земских марок. Боль­шие коллекции марок земства состоят из тысяч различных экземпляров, не говоря уже о редкостях, существующих лишь в нескольких экземплярах. Я сам отдал дань любви этим маркам, которые как бы символизируют загадочную Россию и русский дух. Марки имеют иногда совершенно неожиданные формы и цвета. Некоторые имеют гигантский формат и светящиеся краски и представ­ляют собой изображения икон и зверей, или гротескные фигуры с абстрактной или народной символикой. Другие чрезвычайно малы, как будто создавались мелкими душонками из гоголевского «Ревизора» и украшались некоторыми буквами. Они представляют особый мир, который пугает и очаровывает.

Агафона Фаберже больше нет. Его время в основном прошло. Он жил в прошлом и принадлежал прошлому. Он не был деловым человеком. Ему при­шлось покинуть свою похожую на дворец виллу в элегантном пригороде Хель­синки Брендо и переехать в обычную наемную квартиру. Однако сбереженные им остатки его великолепного собрания произведений искусства остались верны ему до конца. Во время нашей последней встречи он казался усталым, разочарованным и каким-то смирившимся. От коллекции марок у него остались только снимки.

«Бернер брифмаркен-цейтунг» (Бернская филателистическая газета),

№ 12, декабрь 1958 г.