Мемуары Г.И. Бэйнбриджа. 1949 год.

                                                                   

Мемуары  Г.И. Бэйнбриджа. 1949 год.

В качестве примера искусства Фаберже я могу упомянуть ювелирные 

украшения, изготовленные по заказу д-ра Эммануила Нобеля, нефтяного 

короля из Стокгольма, племянника Альфреда Нобеля, учредителя 

Нобелевской премии. Он был человеком, для которого юбилей и годовщины 

его директоров и штата ничего не значили, если они не сопровождались 

памятными подарками «от Фаберже». Он был человеком весьма 

оригинальных идей, как многие другие знатные клиенты Фаберже: голландец 

г-н Анри Ван Гильс Фан дер Пальс и его сводный брат Макс Отмар 

Нейшеллер из Швейцарии.

Для д-ра Нобеля званый обед не был обедом если присутствующие на 

нем дамы не были должным образом вознаграждены. Как-то раз, желая 

напомнить о русской зиме, он решил подарить всем дама по сосульке. 

Фаберже исполнил эту идею в виде брошей и кулонов из горного хрусталя с 

матовой поверхностью, усыпанной мелкими бриллиантами, имитирующими 

морозные узоры.

Подчеркивая мысль о том, что Фаберже выбирал камни редкой красоты, 

но малой стоимости, мне хочется напомнить, что бывают особые случаи, 

когда нужны камни редкой красоты и очень  большой стоимости, но что 

касается Фаберже, то он всегда предпочитал цветные камни. Так, был 

голубой алмаз чистой воды, который Мастер показал последнему царю: «Я 

подарю его императрице, если он ей понравится», - сказал царь, «чтобы 

отметить 10–летие царевича». Но императрица сказала: «Мы не можем себе 

этого позволить».

Говоря о камнях редкой красоты и огромной стоимости, следует 

вспомнить мадам Варвару Кельх, урожденную Базанову. Даже в России она 

была исключительно личностью. Это баснословно богатая владелица 

золотых приисков в Сибири, в качестве клиентки Фаберже, могла сравнить с 

мадонной Сфорцией, клиенткой Челлини. Именно для мадам Кельх Фаберже 

изготовил один из своих наиболее интересных массивных сервизов столового 

серебра, начиная с маленьких кофейных ложечек до больших жардиньерок. 

Сервиз был выполнен в готическом стиле гармонируя с готическим стилем 

гостиной. Именно для мадам Кельх Фаберже время от времени делал 

пасхальные яйца, почти такие же изысканные, как для царской семьи (очень 

мало семей могло похвастать такой привилегией; среди них были Юсуповы).

Но эти покупки были небольшими по сравнению с самыми крупными и 

редчайшими камнями, которые для нее находил Фаберже. Это было ее 

страстью, ее коллекцией и в конце  царского режима они были коллекцией 

огромной стоимости. Одним из лучших украшений работы Фаберже было 

алмазное колье, центральный камень которого весил 30 карат, а остальные 

немного меньше.

То, что я собираюсь рассказать о сокровищах российской короны, я знаю 

из первых рук от Агафона Фаберже, во время его 4-месячного пребывания в 

Хэмпстеде (Лондон) в 1937 году.

Агафон Карлович конечно более известен миру и, особенно 

филателистам. Он собрал уникальную коллекцию русских, финских и 

польских марок, но едва ли была какая-либо область искусства, которой он 

не интересовался, от кувшинов работы Тоби до картин. В Доме Фаберже он 

занимал особое место – знатока драгоценных камней, и во всем, что касалось 

камней, он оказывал отцу надежную поддержку, поэтому, естественно, 

Агафон хорошо знал царскую сокровищницу.

Я предлагаю рассмотреть только два интересных аспекта. Во-первых, 

тот факт, что миниатюрные копии царской короны, скипетра и державы 

работы Фаберже, выставленные в музее Эрмитаж в Зимнем дворце, были 

единственными работами, удостоившимися чести попасть в музей при жизни 

их создателя.

Во-вторых, опись царских сокровищ во время самого критического 

периода в их истории, то есть на закате царского режима и перед началом 

советской власти.

К 1913 году Агафон понял, что сокровища должны быть тщательнейшим 

образом реквизированы и каталогизированы. Было получено разрешение 

царя и в начале января 1914 года он начал работу, которая требовала 

величайшей тщательности, так как оправа каждого камня должна была быть 

тщательно осмотрена. Он работал по системе «от малого к большому», 

начиная с предметов малой стоимости: диадемы, колье и пр. до Царских 

регалий: креста и цепи Св.Андрея, державы, скипетра и наконец, царских 

корон.

Закончив осмотр державы и ее великолепного голубого сапфира весом 

47 карат, он перешел к скипетру со всемирно известным алмазом «Орлов» 

весом 193 карата, камня чистейшего голубовато-белого цвета из Голконды 

(Индия). Этот камень некогда был глазом индийского Будды, затем украден 

французским солдатом в начале XVIII века. Затем его владельцем стал 

персидский шах Надир. После его смерти камень был снова украден, попал в 

руки некоего Лазарева, простого купца из Тулфы (Персия). Лазарев привез 

его в Россию, разрезав себе бедро и спрятав туда алмаз. Камень был куплен 

Григорием Орловым в подарок Екатерине Великой в день ее Ангела. Она 

украсила им скипетр российской империи, где он оставался до нашего 

времени во владении Советского правительства. Цена алмаза баснословна.

Как я уже говорил, Агафон дошел до скипетра. Он потрогал камень, 

увидел, что он держится непрочно в оправе, подтолкнул его снизу большим 

пальцем – и самый драгоценный из всех алмазов упал ему в ладонь.

Это само по себе было волнующим моментом, но как раз в эту минуту 

зазвонил телефон. На том конце провода был его превосходительство 

Николай Николаевич Новосельский, глава Камерального управления 

Кабинета его величества: «Осмотр драгоценностей прекратить немедленно», 

- сказал он. «Все они должны быть упакованы в ящики и под охраной 

отправлены в Москву». Это было летом 1914 года, за несколько недель до 

начала Первой мировой войны. Рассказывая об этом, Агафон повернулся ко 

мне и сказал: «Было ли это знамением или предчувствием того, что 

надвигалось? Единственные сокровища короны, отправленные в Москву без 

осмотра были царские регалии – самые важные из всех».

Сокровища упаковали в 8 или 9 ящиков и хранили в Московском 

Кремле, где они оставались во время войны. После революции они были все 

еще там, нетронутыми.

Когда Советы установили новый режим, ящики были распакованы и все 

сокровища были отосланы на Московскую, выставку, чтобы их могли видеть 

русские люди. Их увидели миллионы. Излучая вспышки от десятков тысяч 

граней, камни передавали послание Советов: «Теперь власть перешла к нам» 

(Примечание Г.Ч. Бэйнбриджа: д-р Арманд Хаммер в своей книге «В 

поисках сокровищ Романовых», Нью-Йорк, 1932, приводит интересные 

личные впечатления об этой публичной выставке. М-р Дж. А.Уэйт из 

британского консульства говорил мне о частной выставке сокровищ перед 

членами дипломатических и консульских служб, аккредитованных в России, 

которая, возможно, имела место в 1926 году. Примечание к примечанию 

Бэйнбриджа: в 1990 году на нью-йоркском аукционе «Сотби» за 10450 

долларов была продана фотография, запечатлевшая иностранных дипломатов 

на фоне стола, на котором разместились драгоценности императорского 

двора, в том числе царские короны и 13 императорских пасхальных яиц 

Фаберже. – В.С.).

Камни, которые когда-то гипнотизировали Романовых, которые 

хранились ими с благоговейной заботой долго после того, как их влияние 

исчезло, теперь по иронии судьбы должны были гипнотизировать всю нацию 

и стать краеугольными камнями нового режима. Это заставляло задуматься. 

Но мы еще не кончили рассказа об Агафоне Фаберже и сокровищах 

империи. Они стали жерновом на его шее. Покинув свой дом в Левашово на 

финской границе, то ли по принуждению, то ли  еще почему, он в первые 

годы Советской власти переселился в Петроград, в верхней квартире. Он 

привез с собой часть своих сокровищ и его квартира стала известна как 

«Малый Эрмитаж».

Именно здесь его арестовали и посадили в тюрьму на полтора года. 

После освобождения он вернулся домой только за тем, чтобы еще на девять 

месяцев попасть в тюрьму. Любопытно, что за все время его заключения 

никто не преследовал его жену (вторую жену – Марию Алексеевну Борзову – 

В. С.) и не трогал его сокровищ. Когда я спросил у Агафона о причинах его 

арестов, он пожал плечами и сказал: «Почему? Интересно. Не знаю».

А сейчас самое любопытное. Едва он оправился от последнего 

заключения, к нему явился крестьянин в овчинном тулупе с посланием от 

Троцкого, который просил его приехать в Москву для работы в комиссии по 

Регалиям и сокровищам короны. Извинившись, он отказался от приглашения, 

сославшись на плохое состояние здоровья. Через месяц к нему приехал 

господин в котелке с тем же посланием, и снова Агафон отклонил 

приглашение. Наконец, как-то в 3 часа ночи раздался резкий трекратный стук 

в дверь, у жены началась истерика, а он пошел к двери. На пороге стояли три 

красных солдата. Они вручили ему письмо от Троцкого, написанное в самой 

дружеской манере опять с тем же приглашением. На этот раз он принял 

приглашение с условием, чтобы были сделаны необходимые распоряжения 

для обеспечения переезда в Москву его с женой и сыном (Олег Агафонович 

Фаберже родился несколько позднее, 1 августа 1923 года, а комиссия 

Коронных драгоценностей начала работу в марте 22 г. – В.С.).

Так Агафон еще раз и последний увидел царские сокровища. Даже 

сейчас в нем продолжал жить художник, потому что он отказался приняться 

за работу, одну из самых трудных, за которую когда-либо браться ювелир, 

нужно было сделать в натуральную величину фотографии каждого изделия и 

внести в каталог вес каждого камня и каждой жемчужины.

Агафон оставался в Москве с осени 1921 по весну 1923 года, работая в 

комиссии и наконец, каталог был опубликован. Этот каталог – авторитетная 

опись сокровищ, находящихся во владении советской власти. Я видел копию 

этого каталога в Нью-Йорке в 1937 г. у д-ра Арманда Хаммера и могу 

поручиться, что это замечательная работа.

За исключением свадебной короны, которой пользовались при венчании 

всех великих княжон и проданной в Лондоне несколько лет назад, насколько 

я знаю, все они еще в сохранности во владении Советского правительства.

Ясно одно: если когда-нибудь любое из сокровищ было бы украдено или 

исчезло по какой-либо другой причине, катало помог бы вернуть его.

И еще об Агафоне Фаберже и царских сокровищах. Его ждала еще одна 

головная боль. Это была «гора», как он выразился, неоправленных 

бриллиантов – результат размонтирования украшений из частных коллекций, 

конфискованных Советским правительством. Вынутые из оправ алмазы были 

вымыты и помещены на стол партиями по 18-20 фунтов, образуя гору, 

которая непрерывно росла. Эту гору Агафон должен был рассортировать и 

упаковать. Когда я расспрашивал его о подробностях, он только развел 

руками.

Мастера Дома Фаберже.

Идея «бригадной работы» в качестве панацеи сильно поддерживается в 

наше время, так что ни одна работа никогда не бывает в руках одного 

человека, ее делают многие. Другими словами, должен присутствовать 

элемент самопожертвования, чувство части общего, что делается. Каждый 

лишь «винтик» в машине. Если мы не делаем своей «части» - мы не 

участвуем в общем деле и т.д.

Высоким принципом Фаберже было: работа над одним изделием должна 

от начала до конца быть сделана в одной мастерской и если возможно, одной 

парой рук. Конечно, иногда от этого принципа отходили. Некоторые  

предметы покрывались эмалью, а эта работа может быть выполнена только 

специалистом; то же относится к камнерезным работам, но всегда  изделие 

возвращалось к одному мастеру для доработки, поэтому он всегда мог 

сказать: «Это мое дитя, я привел его в этот мир».

Я уже не раз говорил о том, что успех Дома Фаберже зависел от многих 

факторов, действовавших в одном направлении, но что-то было такое, что 

доминировало надо всем. Фаберже знал, как работать с людьми. Я также 

говорил, что Мастер всегда создавал впечатление, что он ничего не делал 

просто так. Он никогда не суетился, не звонил в колокольчик, никогда не 

издавал инструкций по поводу поведения или действий в определенных 

обстоятельствах, никогда не вызывал никого, чтобы написать письмо, потому 

что ему было нечего диктовать, короче, он никогда не делал ничего, что 

средний бизнесмен считал существенным – просто по той причине, что он не 

был бизнесменом.

Вот это и самое главное. Если вы вытащите эту «изюминку», вы поймете 

все. Фаберже умел создавать «атмосферу», нужную атмосферу, которая 

никогда не была тяжелой. Не только качество, но и количество наполняло 

всю фирму, каждый уголок и закоулок мастерских, контор, студий и 

магазинов. Никогда работник не бегал к своему мастеру за любой мелочью, 

никогда художник лишний раз не тревожил Мастера, он все время был в этой 

волшебной атмосфере, он ощущал ее с каждым вздохом. Если вам случалось 

жить за границей, вы «закупоривали эту атмосферу в бутылку» и брали с 

собой. Она избавляла вас от многих телеграмм и писем с просьбой дать 

указания. Неудивительно, что Карл Фаберже часто создавал впечатление 

будто бы ничего не делает, кроме того, что остается спокойным; но человек 

не может бесконечно только давать, если постоянно не пополняет своих 

запасов.

Фаберже не любил все человечество, потому что для него это было 

физически невозможно, но он любил своего соседа, как самого себя. Ему 

неоднократно говорили: «Г-н Фаберже, вы не должны заходить так далеко, 

вы нанесете вред своему делу» (время от времени находились люди, которые 

пользовались его простотой и добротой, при этом довольно широк, но он 

относился к таким делам как  к маловажным).

Когда в 1900 г. мастер переехал в свой дом на Морскую, 24, многое 

произошло, многое преумножилось, но из всех благ, которые поддерживали 

фирму до краха 1918 года, главным было то, что его дом и его дело были под 

одной крышей.

Близость дизайнеров к главе Дома была всегда на этой фирме, но не в 

такой степени, как после 1900 года. Теперь было место, но не просто для 

художников, работающих в квартире, но для скульпторов, потому что 

недостаточно было сделать набросок в цвете, нужно было изготовить модель 

из воска или другого пластического материала до начала любой работы.

Когда я начинаю говорить о дизайнерах, я вспоминаю, что видел изделия 

с ярлычками «проект Карла Фаберже» и в каталогах и в витринах магазинов. 

Это заявление в буквальном смысле правдиво, так как большое количество 

изделий, особенно самых значимых были сделаны по замыслу Фаберже, но, 

конечно, это, наверно, если говорить о каждом отдельном предмете из 

мастерской Фаберже. Было бы физически невозможно сделать все это 

одному человеку. Франсуа Бирбаум, главный дизайнер, и те, кто работал с 

ним, отвечали за очень многое, но они непременно подавали проекты на 

рассмотрение главе дома и работа продолжалась до завершения 

окончательного эскиза с обсуждением всех деталей.

Манера представления эскиза была тем, что было интересно наблюдать. 

Это было чисто по-русски и сейчас это стоит отметить. В течении поколений 

у нас выработалась привычка неправильно судить о русских, недооценивать 

их, иначе их и не называли как медведь, зверь. Мы говорим “ “ и т.д. На 

самом же деле это самое чувствительное, самое учтивое, самое нежное 

существо. Прежде всего мы никогда не воздавали ему должное за то, что он 

живет ближе к природе, чем англосакс. У него всегда больше достоинства, он 

намного проще и ближе ко всем приятным и неприятным сторонам жизни, 

поэтому он значительно более реалистичен.

Все это он просто выражает даже в своих обращениях: «Карл 

Густавович» - говорит он Карлу, сына Густава. Может ли быть что-нибудь 

более естественным, более уважительным, простым и дружественным?

Кое-что из этого слишком тонко, неуловимо для англичанина. Только 

представьте себе на мгновение английского клерка, входящего в контору 

управляющего, который вместо: «О сэр, разрешите мне завтра взять 

выходной?», скажет «О Чарльз, сын Эдуарда, разрешите…», и т.д., и тогда 

можно понять, какая пропасть отделяет англосакса и русского.

Стоило посмотреть, как Бирбаум входил к Фаберже со своими эскизами. 

Он входил вовсе не в логово льва или святая святых. И в приходе и во всем 

его последующем поведении не было ничего от «сэра» и «начальника». Все 

его поведение было сутью «Карла-Густавовичизма». Именно это 

изобретенное мною слово отражает легкость, бескорыстность, 

естественность, неформальность всех бесед.

Так было и на всех встречах Фаберже с его художниками и мастерами. Я 

выбрал Бирбаума  в качестве примера, потому что ставлю его на первое 

место после Карла Фаберже. Никто, кроме него (за исключением Фаберже). 

не выносил решающего суждения о форме и цвете изделий. Когда я думаю о 

нем, я представляю себе довольно хрупкого человека среднего роста с усами 

и вандейковской бородкой, спокойного мягкого человека с тонким юмором, 

как бы сделанного по эскизу самого Фаберже. Последнее, что я слышал о 

нем, что он занимается изготовлением сливочного сыра в Швейцарии.

А теперь о мастерах. Если переезд на Морскую, 24 оказался 

благотворным для дизайнеров и модельеров, то он был еще более 

благотворным для исполнителей.

В других главах я до некоторой степени рассказа, как я понимаю 

привлекательность искусства Фаберже и цели, во имя которых он работал. 

Ничего из этого я не получил из уст самого Фаберже. Хотя мы часто бывали 

вместе часами, никаких разговоров об искусстве не было, он никогда не брал 

своих произведений и никогда не распространялся по его поводу. Он никогда 

не говорил о России и ее влиянии на него, он никогда не говорил ни о чем, 

что связано с его работой. Все делалось жестами, но жесты были такими 

многозначительными, что не могло быть и речи по поводу значений их 

оценки.

Художник и ремесленник, он был молчалив. только когда вы подходили 

к нему с житейскими проблемами, он начинал говорить. В нем всегда тлели 

угли, и если этот огонь раздувался каким-то глупым замечанием или 

выводом низкого или эгоистичного характера, эти уголья превращались в 

ревущее ослепительное пламя – горячее и резкое, шипящее как и бензиновой 

горелки. Именно в этот момент он с чрезвычайным удовольствием 

озадачивал вас иронией или убивал вас своим сарказмом. В то же время 

расскажите вы ему историю о человеке, который опустился до какого-нибудь 

поступка, чтобы получить каравай хлеба, он мгновенно изменит 

направление: «Люди должны как-то жить», - говорил он.

Передо мной ближе, чем перед кем-либо, если не идеальный, то во 

всяком случае выдающийся пример здорового образа жизни, результатом 

чего стал небывалый успех в истории ювелирного искусства, пример, 

который мог бы стать универсальным образцом для всех жизненных сфер. Я 

все это видел и я могу сказать, что все искусство Фаберже, весь успех 

Фаберже рождены и взлелеяны его человеколюбием.

Возьмите одну из его граней. Никто из нас не любит юридических 

документов, но едва хотя бы один из нас, кто не воспользовался ими, чтобы 

защитить то, что мы называем нашими «законными правами», чтобы 

помешать соседу отобрать что-либо от нас. Для Фаберже это было 

проклятием и горе вам, если вы попытаетесь предложить Фаберже 

юридические соглашения.

Некогда моим делом было представлять Фаберже перед законом, когда 

он посетил Лондон в 1908 году. Я попросил его о защитнике. «Мы теперь 

вместе, и мы неплохо обходились без него. Почему судья не поверит Вашим 

словам, как я верю Вам», вот такой я получил ответ. Когда после долгих 

обсуждений он согласился, адвокаты прислали документ с несколькими 

строчками, дающими мне право полностью делать то, что мне нравится, даже 

продавать его дело и он подписал его не читая. Когда я пробовал увещевать 

его, он ответил: «Если Вы нечестный человек, этот документ не сделает Вас 

честным».

В этом весь Карл Фаберже.

итак, мы можем вернуться к мастерам. Нет сомнения, что Фаберже мог 

вести свое дело без дизайнеров. Конечно дело было бы значительно менее 

обширным, он бы упустил бы свою судьбу, но, конечно, все-таки что-нибудь 

сделал.

Без мастеров и рабочих он ничего бы не сделал. Все, что он постигал, 

они исполняли. Чтобы они делали свою работу как можно лучше и для 

контроля каждой стадии работы они должны были размещаться как можно 

ближе к нему. Для того, чтобы хорошо делать работу, они имели хорошие 

условия, а их благосостоянию уделялось много, очень много внимания.

Итак, на Морской, 24 мы видим не просто мастеров и рабочих, мы видим 

также, что они должным образом размещены, все сделано для того, чтобы 

освободить голову от забот, чтобы они работали с легкостью, не отвлекаясь 

на подобные проблемы. Мастерские были бесплатными для мастеров, все 

драгоценные металлы и драгоценные камни,  все проекты и модели 

поставлялись им. Единственное, за что отвечал мастер – это мастерство. 

Мастер сам нанимал рабочих и платил им.

Если же мы вспомним, что Фаберже получал заказы не только из России, 

но со всего мира непрерывны потоком, что приходилось постоянно 

поддерживать запас изделий, то излишне говорить, что мастера и рабочие у 

Фаберже жили припеваючи, катались как  сыр в масле, потому что, 

заканчивая одну работу, они всегда были уверены, что их ждет новая.

Франц Петрович Бирбаум.

Франц Петрович бирбаум, главный мастер фирмы Фаберже. Родился в 

1872 году в Швейцарии. В 1886 году выехал в качестве учителя (?) в Россию. 

Окончил Фрейбургский политехникум в Швейцарии. С 1893 года работает в 

фирме Фаберже. Художник-композитор (тоесть составитель композиций) и 

художник-миниатюрист. Выдающийся геммолог. Лично составил 

композиции более половины императорских пасхальных яиц – шедевров 

фирмы Фаберже. Биограф Карла Фаберже, Г.Ч. Бэйнбридж называет Франца 

бирбаума «главным дизайнером» и ставит его «на первое место после Карла 

Фаберже». Очевидно, Франца Петровича можно назвать художественным 

руководителем фирмы.

Многолетний казначей Русского Художественно-промышленного 

общества. Автор статей по вопросам развития русского ювелирного 

искусства и самое главное – автор «Истории фирмы Фаберже», написанной 

им по заданию акад. А.Е. Ферсмана в 1919 году. Два года, в 1918-1920 гг. 

работал старшим мастером на Петергофской гранильной фабрике. Состоял 

при этом научным сотрудником сил России (КЕПС) Академии наук и 

заведующим отделом металла и ювелирной технологии Академии 

материальной культуры. Активно сотрудничал в Союзе деятелей искусств в 

1917-1918 гг.

Вернулся на родину в Швейцарию в мае 1920 года. Жил в очень 

стесненных материальных обстоятельствах, рисовал пейзажи. Умер в 1947 

года в возрасте 75 лет.