СЕРГЕЙ МИХАЙЛОВИЧ ВЯЗЕМСКИЙ

 

ЮРИЙ ИВАНОВ

СЕРГЕЙ МИХАЙЛОВИЧ ВЯЗЕМСКИЙ

Лет тридцать тому назад я впервые услышал от знакомых о рассказах из истории нашего города в исполнении Сергея Михайловича Вяземского. К стыду своему должен признаться, что ни одного его выступления я так и не видел, хотя имя автора знакомо было по статьям в небольшом журнальчике «Блокнот агитатора», оказавшемся в те годы чуть ли не единственным пристанищем для трудов возрождавшихся ленинградских краеведов.

Прошло еще некоторое время, и мне рассказали о ежемесячных заседаниях секции Истории улиц и районов при Музее истории Ленинграда, которые ведет Вяземский. Так, в один осенний вечер, я впервые оказался в Дубовом зале бывшего Румянцевского особняка на набережной Красного флота. За длинным столом, расположенным напротив рядов кресел, выделялся, сидевший сбоку от трибуны докладчика очень пожилой человек, чем-то напомнивший поначалу Александра Вертинского, хотя при внимательном рассмотрении это сходство рассеялось.

Не могу припомнить точно название темы того заседания, скажу лишь, что на сей раз рассматривалась не история какой-то конкретной улицы, но обсуждались некоторые проблемы подхода краеведов к этой теме, которую можно было и бесконечно расширять и, напротив, сводить к изучению проездов между рядами домов.

В то время, как и сейчас, я был ярым поклонником первого историка-краеведа Петербурга Петра Николаевича Столпнянского, штудировал его работы, составлял возможно более полную его библиографию, а потому в ряду других ораторов выскочил на трибуну с апологией моего кумира, прославлением его методики и призывом следовать его примеру, и размахивал вдобавок увесистой пачкой библиографических карточек работ Столпнянского. Как ни странно, «бить» меня не стали, более того, после заседания состоялось мое знакомство с Сергеем Михайловичем, вполне поддержавшим мое увлечение Столпнянским. Так я стал постоянным посетителем заседания секций, а позднее и её членом.

Обычно заседание секции все же посвящалось какой-нибудь из улиц. Автор доклада рассказывал об истории застройки, заселения, жизни улицы и т.д. Самым внимательным слушателем каждого доклада был несомненно Вяземский. Страдая недостатком слуха, он сидел рядом с выступавшим, приставив ладонь к уху, чтобы не пропустить ни звука. Когда оратор начинал показывать иллюстрации к докладу, Вяземский тихо поднимался с места и придвигался возможно ближе к рисункам и фотоснимкам, стараясь рассмотреть детали (зрение к тому времени тоже стало его подводить). Во время обсуждения Вяземский был предельно деликатен, особенно в тех случаях, когда приходилось указывать на ошибки. В целом же Сергей Михайлович представлялся естественным «центром тяжести» всей секции, без которого трудно представить само её существование, как и существование самого Вяземского без секции.

Хотя, вскоре мне удалось убедиться в том, что есть в нашем городе место, где он считает себя даже более необходимым, чем в музее. Архив литературы и искусства на улице Воинова стал постоянным местом обитания Вяземского с тех пор, как он передал туда на хранение свой архив, а затем, в течение двадцати лет, ежедневно, как на работу, приходил в это здание, приводил в достойный порядок свою коллекцию – фонд Вяземского. Сергей Михайлович занимал большую комнату, но загроможденную шкафами, шкафчиками, столами, стеллажами и коробками. Он всегда  был рад посетителям, хотя неизменно просил заранее предупреждать о визите телефонным звонком. Вообще он любил телефонные звонки, поскольку они отмечали некую потребность в нём. Более всего он любил отвечать на вопросы по истории города. Чаще всего к нему обращался с такими вопросами ленинградский литератор Ю.А. Раков. Сергей Михайлович расцветал, откладывал все дела и погружался в архив, готовя ответ на только что заданный вопрос, но и на последующие, которые по ходу могли возникнуть. Его радостная готовность отдавать накопленное за всю жизнь поражала… Хотя не в этом ли состоит единственная мудрость старости.

Знакомясь с его архивом, я понял, как мне кажется, основную черту краеведа Вяземского, выделявшую его из всех иных: Сергея Михайлович особое внимание уделял сохранению устной истории города, если угодно – его мифологии, как равноправной части краеведческой науки. Он понимал, что письменная история уже зафиксирована и не будет «вырублена» даже топором, но вот устная, нигде не запечатленная, исчезает, лишая историю одной из её опор. Именно поэтому архив Вяземского полон бумажных клочков, на которых он карандашом записывал любые устные сведения и писал в скобках (со слов такого-то). По сути, для будущих историков двадцатого века фонд Вяземского может оказаться едва ли не единственным источником изустной истории века.

Мне случалось бывать у Вяземского дома на Купчинской улице, 17 (моя бы воля непременно украсил бы здание мемориальной доской с достойной надписью). Небольшая квартира  была наполнена книгами: тома, фолианты, брошюры, журналы заполняли все жизненное пространство – и все о Петербурге, Петрограде, Ленинграде. Вяземский признался, что продал всю свою прежнюю библиотеку, когда начал собирать книги о нашем городе.

Спустя некоторое время он пришел ко мне, немедленно бросился к книжным полкам, осматривал их, постоянно мрачнея и раздражаясь моей всеядностью (книги о Петербурге не составляли и пятой части библиотеки). Внезапно он заметил монографию о Рембрандте, снял её с полки и перелистывал, пока не добрался до портрета красивой молодой женщины. Долго всматривался в него, а затем потребовал перевести комментарий к картине автора монографии. Выслушав перевод, попросил напечатать для него текст и ещё долго всматривался в репродукцию. К счастью, разговор о всеядности был на этом прекращен.

В тот же день Вяземский познакомил меня со своей женой. Я провожал его к месту их свидания – станции метро «Канал Грибоедова». Едва увидев жену, Сергей Михайлович приосанился, перестал шаркать ногами, деликатно взял её под руку и познакомил нас. Мы вместе дошли по каналу до поворота к Филармонии, где Вяземский был постоянно абонирован, хотя, как он сам признавался, что более всего любит балет – «самое синтетическое искусство», по его выражению. Мы расстались на углу и с мостика я ещё некоторое время мог видеть помолодевшую, даже задорную фигуру этого старика. Тогда я понял, почему при первой встрече с Вяземским, он напомнил мне Александра Вертинского: их объединяла несломленная и несогбенная старость подлинных интеллигентов…

Смерть Вяземского была вполне ожидаемой и абсолютно неожиданной. Неожиданной, потому что лишь вчера, казалось, он слушал воспоминания А. Бенуа, которые по его просьбе читала ему его внучка актриса Евгения Симонова, и сжимал в пальцах огрызок карандаша для записи. А ожидаемой, поскольку угасание в последние месяцы было очевидным. Секция осталась без своего основателя и председателя.

ЮРИЙ ИВАНОВ

 

ДВЕСТИ ЛЕТ НАЗАД

История Петербурга в «Полном собрании законов Российской империи»

(год 1783)

Многотомное издание законов Российской империи при первом взгляде на него производит тягостное впечатление: 132 увесистых фолианта, одетых в темные кожаные переплеты , не внушают желания их открыть. И все же стоит преодолеть страх, поскольку в томах законов содержится бесценный, во всяком случае до сих пор не оцененный материал по истории нашего города.

Дело даже не в самих законах, которые зачастую выражены одним-двумя словами: «аппробировать» – Анны Иоанновны, «исполнить» – Николая I и т.д. В «Полное собрание законов Российской империи» (ПСЗ) включено изложение документов, на которых были поставлены эти краткие резолюции: доношения, мемории, промемории, доклады, составлявшиеся в многочисленных канцеляриях и комиссиях, которые контролировали самые разные стороны жизни нашей страны, нашего города. Вольно или невольно документы эти дают весьма объективное представление о происходившем. Какою же представлялась жизнь нашего города двести лет назад в свете имперских законов?

1783 год дал стране 278 законов (третий по урожаю законов год в царствование Екатерины II). 22 закона имеют непосредственное отношение к истории Санкт-Петербурга.

Год был тяжелым, государственная казна испытывала постоянный дефицит. Присоединение Крыма потребовало, как свидетельствует ПСЗ, 12 миллионов рублей. Не меньшие суммы требовались на содержание императорского двора и развлечения дворянства. Всевозраставший выпуск бумажных ассигнаций приводил лишь к обесцениванию рубля. Поэтому множество указов, опубликованных в 1783 году, направлено на поиски средств для покрытия дефицита. Скажем, перед рекрутским набором публикуются указы об увеличении денежных сборов с тех сословий, которым предоставлено право откупаться от воинской службы: купцы должны будут платить за каждого рекрута по 500 рублей вместо 360, а для заводских и фабричных мастеровых плата возросла более, чем в четыре раза: от 120 до 500 рублей.

Среди немалого числа законов, относящихся к Петербургу, лишь немногие в этом году говорят о строительстве города, о развитии в нем промышленности и торговли. Только из указа, изданного по случаю смерти генерал-инженера Боура, который ведал огромным объемом строительных работ в столице и по всей территории России, можно узнать, что в городе производится «строение реки Фонтанки, Екатеринского канала, здешних городового вала и публичного театра». 21 февраля 1783 года эти работы были переданы в «главное наблюдение и управление» второго лица империи – генерал прокурора Вяземского. Кстати, тот факт, что строительство каменного театра (его место ныне занимает консерватория) завершалось под руководством Вяземского, не отмечен в работах по истории  нашего города. Тот же указ поручал генерал полицеймейстеру Лопухину «делание каналов под здешними улицами и мощение сих последних», Санкт-Петербургской Казенной палате – «строение здешней городской верфи и исправление Ладожского канала». Вот, пожалуй, и все данные о строительстве столицы, которые представлены в ПСЗ. А ведь строительство (и немалое) велось: один только Кваренги строил в том году четыре здания. Стало быть, скудость данных говорит об одном: к этому времени Екатерина II уже утратила интерес к строительству города.

Промышленность Петербурга характеризуется в ПСЗ случайными указами. Смерть крупнейшего дипломата Никиты Ивановича Панина становится причиной указа, из которого мы узнаем, что в городе существует шпалерная мануфактура, которою управлял Панин. Отныне она переходит в ведение графа Шувалова . такой же случайный указ извещает 2 августа о том, что на правом берегу Невы действуют кирпичные заводы, «устроенные ведомством Конторы строения домов и садов». И в этом случае поразительная бедность данных ПСЗ говорит об отсутствии в Петербурге промышленных предприятий, она отражает другую реальность – полное пренебрежение, проявляемое императорским двором, правительственными органами к слишком «низкими» для них занятиям – промышленности, торговле.

Рассматриваемый год стал важной вехой в развитии Гатчины. В августе 1783 года Екатерина отдает именной указ: «Об отдаче мызы Гатчино во владение» нелюбимому, а точнее – ненавистному сыну, наследнику Павлу: «Из купленных нами у графов Орловых деревень… повелеваем отдать во владение нашему любезному сыну… мызу Гатчино с тамошним домом, со всеми находящимися мебелями, мраморными вещами, оружейною, оранжереею и материалами с 20 принадлежащими к той мызе деревнями, мызу новую Сиворицкую и мызу старую Сиворицкую с приписанными к ней деревнями, пустошами и землями…». С этого года преобразуется жизнь тихой мызы и начинается крупное дворцовое строительство, начинается знаменитая гатчинская муштра. Пройдет тринадцать лет, и гатчинцы  – имя это станет нарицательным – станут владыками России.

28 мая был подписан указ, который должен был сыграть серьезную роль в жизни города: «Признав удобным и с успехом в работах сходственным вывесть Адмиралтейство Наше из столицы в Кронштадт, повелеваем Адмиралтейской коллегии приступить к надлежащим о том распоряжениям…». Предполагалось перевести в Кронштадт и Морской кадетский корпус, состав которого в том же году был увеличен до 600 человек «в рассуждении умножения морских наших сил». Проект, однако, не был приведен в исполнение: казна была пуста, а расходы предстояли совсем немалые, ведь Адмиралтейство было в те годы крупнейшим промышленным предприятием Петербурга.

Если судить по количеству законов, следовало бы считать 1783 год в истории нашего города годом культуры, науки, просвещения, книжного дела. В самом деле, уже 15 января появляется именной указ: «О позволении во всех городах и в столицах заводить типографии, и печатать книги на российском и иностранных языках с освидетельствованием оных от управы благочиния». Любопытно объясняются причины появления этого указа: «повелеваем типографии для печатания книг не различать от прочих фабрик и рукоделий». Низведя книжное дело до уровня фабричного, императрица разрешила всем желающим заводить типографии «с наблюдением однако ж, чтоб ничего в них противного законам божиим и гражданским или же к явным соблазнам клонящегося издаваемо не было». Указ послужил толчком к развитию книгопечатания , что же до управ благочиния, то они не могли уследить за содержанием издававшихся книг, свидетельством чему и «Путешествие из Петербурга в Москву», и новиковские издания.

Группа указов посвящена народным училищам, создававшимся в те годы. 9 мая указ оповестил «о заведении в Санкт-Петербурге главного народного училища». Пожалуй, этот день следует считать днем рождения Государственного российского педагогического университета им. А.И. Герцена. «Для удобнейшего снабдения разных народных училищ потребным числом учителей  повелеваем комиссии (о учреждении народных училищ  – Ю. И.),  – гласил указ,  – завести в Санкт-Петербурге главное народное училище…». Предписывалось содержать в этом училище на казенном иждивении не менее ста человек. Сто человек – цифра необычайно скромная для громадной страны, но и сто человек оказалось непросто набрать: комиссии пришлось разыскивать кандидатов в духовных семинариях, полковых школах, в Академии наук, в Московском университете. На нужды училища было отпущено десять тысяч рублей…

Чуть позже, 18 июля Главному народному училищу было передано одно из крупнейших в те годы зданий города – дом купца Щукина, находившийся на углу Садовой улицы напротив Гостиного двора. Главным народным училищем «для употребляющих немецкий язык» стало училище при церкви святого Петра (сейчас здесь находится средняя школа №222 - Петришуле). Показателен состав дирекции этого училища: попечитель церкви, два ее проповедника, надзиратель училища и камергер двора граф Миних. 7 ноября 1783 года на содержание всех народных училищ России было отпущено из казны 10 000 рублей.

Интересен еще один закон, посвященный народному образованию. Он датирован 27 сентября и называется «О предоставлении французского языка домашнему воспитанию, о преподавании в народных училищах латинского, греческого, арабского и китайского языков и о заведении водоходных школ». Показательно в этом законе то обстоятельство, что в некоторых губерниях предполагалось ввести в программу народных училищ даже такие малоупотребительные в стране языки, как латинский, греческий, китайский. Зато французский язык не должен был преподаваться народу: этот язык и впредь следовало оставить достоянием и привилегией русских дворян. Да и обучение китайскому и арабскому языками не состоялось из-за отсутствия преподавателей.

8 ноября 1783 года в Санкт-Петербурге было учреждено еще одно учебное заведение. В этот день генерал-майор Безбородко объявил именной указ «Об учреждении Хирургической школы при больнице, за Калинкиным мостом состоящей». Тридцать студентов должны были изучать в этой школе «теоретическое и практическое повивальное искусство, хирургию, операции и лечение глазных болезней, анатомии, физиологию, химику, ботанику, физику и другие потребные к тому знания». Для практики при школе должна была содержаться больница: «Дабы сие заведение приносило сугубую пользу, будет при оном содержима больница для двадцати родильниц и для двадцати немощных разными болезнями, хирургического пользования требующими…». Примечательно, что среди назначенных в школу преподавателей ин один не знал русского языка.

Один из законов был посвящен библиотеке Академии наук – крупнейшему книгохранилищу того времени. Указ, датированный 23 февраля, требовал от всех казенных и вольных типографий доставлять один обязательный экземпляр «всякой издаваемой книги в библиотеку Санкт-Петербургской Академии наук». С той поры существенно облегчилось комплектование первой русской научной библиотеки, ранее обязанное лишь энтузиазму библиотечных работников и немногочисленным дарам меценатов.

Наконец в 1783 году было основано еще одно научное учреждение, сыгравшее значительную роль в развитии науки о русском языке. 30 сентября императрицею был дан именной указ директору Академии наук княгине Екатерине Романовне Дашковой. «Княгиня Екатерина Романовна! – писала императрица. – Прочитав доклад ваш о заведении Российской Академии, Мы с особливым удовольствием приемлем в нем вами представляемое». Несомненно, Екатерина II «с особливым» удовольствием читала следующие строки доклада Дашковой: «Никогда не были столько нужны для других народов обогащение и чистота языка, сколь стали они необходимы для нас. Несмотря на настоящее богатство, красоту и силу языка российского, нам нужны новые слова, вразумительное и сильное оных употребление для изображения всех и каждому чувствований благодарности за монаршие благодеяния, толико же доселе неведомые, сколь неизчетные для начертания оных на вечные времена с тою же силою, как они в сердцах наших, и с тою красотою, как ощущаемы оные в счастливый век Вторыя Екатерины….».

Княгиня Дашкова прекрасно знала необычайную чувствительность к дифирамбам, присущую императрице, и воспользовалась этим свойством, чтобы гарантировать удачу проекта создания нового научного учреждения. Перед Российской Академией были поставлены серьезные задачи. Стоит ознакомиться хотя бы с частью этих задач, изложенных в докладе Дашковой:

«…2. Императорская Российская академия долженствует иметь предметом своим вычищение и обогащение российского языка, общее установление употребления слов оного, свойственное оному витийство и стихотворение.

3. К достижению сего предмета должно сочинить прежде всего Российскую грамматику, Российский словарь, Риторику и правила стихотворения…»

Екатерина Романовна Дашкова была назначена президентом Российской Академии, став таким образом президентом двух академий: одновременно она возглавляла Академию наук (была в ней директором). Новое учреждение приступило к деятельности немедленно: уже 21 октября состоялось открытие академии. А 2 ноября генерал-прокуратор получил указ «О делании на монетном дворе ежегодно для Российской Академии по 1000 серебряных жетонов и по одной золотой медали». Серебряные жетоны стоимостью по 80 копеек каждый выдавались всем присутствующим членам Академии после каждого заседания, а медаль должна была вручаться один раз в год члену Академии, «признанному по большинству баллов отличившимся трудом и пользою». Еще через неделю законом была определена финансовая поддержка, которую императорская казна готова была оказать Академии: на содержание Академии было отпущено 6250 рублей в год. Правда, 5000 рублей из этой суммы предназначалось почему-то на оплату переводов иностранных сочинений.

Российская Академия оказалась чрезвычайно полезным научным учреждением. Она существовала самостоятельно 58 лет, пока не вошла в состав Академии наук как отделение русского языка и словесности. Но уже в первые годы Академия выполнила огромный труд, сумев издать шеститомный словарь русского языка всего лишь за десять лет: в 1794 году был выпущен последний том словаря. Для сравнения: Французская академия потратила на создание словаря французского языка 60 лет.

Так, может быть, и впрямь 1783 год был в истории нашего города годом просвещения, науки, культуры: ведь из 22 законов, изданных в этом году и имеющих отношение к Петербургу, 16 касаются различных вопросов просвещения. Может быть. Но рассмотрим еще один указ, датированный 12 июля 1783 года: он тоже имеет отношение к просвещению и культуре. Название указа – «Об учреждении особого Комитета для управления театральными зрелищами и музыкою». Указ непосредственно связан с историей нашего города, поскольку в нем идет речь именно об управлении императорскими Петербургскими театрами. И перечисляются в нем все театры, существовавшие тогда в Петербурге, между прочим, в коротеньком списке фигурирует и Каменный театр, уже построенный к тому времени. Согласно этому указу, «на содержание всех зрелищ и музык» императорского театра опускалось из казны 174 тысячи рублей в год. Если учесть, что все расходы на просвещение составляли в 1783 году менее 30 тысяч рублей, то окажется, что театральные «зрелища и музыки» ценились императрицею в шесть раз больше, чем вся наука и просвещение.

Поэтому не стоит называть 1783 год годом просвещения, да и годом «зрелищ и музык» тоже не стоит. Был этот год рядовым в истории нашего города, походил на другие, но и отличался от них, был он многогранен, как жизнь города. И многогранность года, его типичность и его особенность отразилась в одном из увесистых фолиантов «Полного собрания законов Российской империи».