Часть 09.
ИМПЕРАТОРСКИЕ
ПАСХАЛЬНЫЕ ЯЙЦА.
«Тот, кто близко сталкивался с Фаберже, вскоре
понимал: самое верояное, что от него следовало ожидать, - сюрприз,
неожиданность», - писал Генри Бэйнбридж.
Основой
сюжета были события из жизни Императорского Дома. Поэтому все стадии создания
яйца и его дальнейшее бытование в Императорской семьи происходили в строжайшей
тайне. Поскольку отражали частную жизнь семьи.
Работы
Фаберже в России выставлялись только один раз. На Выставке в марте 1902 года в
доме фон Дервиза на Дворцовой набережной (где сейчас Дворец
бракосочетания). Работ Зуева там не
было. Обратил внимание на себя веер великой княгини Ольги Александровны,
исполненный художником Сергеем Соломко. Тема «лилипутов» отражена в газетной
печати по итогам Выставки.
Первая
публикация работ Василия Зуева произошла только в 1916 году в журнале «Столица
и Усадьба». Таким образом, Василий Зуев был допущен к тайнам частной жизни
Императорской семьи. За хранение этой тайны он нес ответственность. Возможно, с подпиской о неразглашении.
Генри Бэйнбридж вспоминал, что он узнал о
существовании императорских пасхальных яиц
совершенно случайно. Как-то в Петербурге. В доме Фаберже он столкнулся с
Генриком Вигстремом, который нес какой-то предмет, подобных которому ему не
доводилось видеть. Далее англичанин отмечает: «Глава дома и его семья дали мне
право ходить, где мне вздумается, посвящали меня во все секреты, я мог
заглядывать в любые ящики, спрашивать обо всем, что меня интересовало, и вдруг,
оказывается, я не должен был ничего знать о прекраснейших творениях, которые
всё это время создавали в Доме Фаберже» (Джон Буф. Фаберже. – М.: Белый город,
2001. С. 80).
Неизвестно, когда началось сотрудничество Василия Ивановича с фирмой
Фаберже. Точно известно, что к
изготовлению портретных миниатюр для
табакерок по приказу Императора Василий Иванович приступил в феврале 1904 года.
Надо сказать, это была личная ответственность самого царя, в своем выборе
миниатюриста он полагался на свой эстетический вкус. Императoру был уже 31 год, он имел
собственную художественную коллекцию, регулярно пополнал ее на выставках, где
ему предоставлялось право покупки еще до открытия. Но известно, что стиль
модерн, в отличие от своей супруги Александры Федоровны Николай не любил,
называл его «поганым новым стилем». 1903 год:
«Поеду смотреть Выставка поганованого нового стиля» явно с неохотой
посетил выставку, где, правда приобрел три предмета Лалика. (Из дневника
Николая II).
Наряду с миниатюрами сущестивует и наиболее сложная
работы – миниатюрные композиции. Эту работу – исполнение сюжетных миниатюр -
композиций для Императорских пасхальных яиц – Карл Густавович доверил Василию
Зуеву.
Использование
миниатюрных композиций и портретных миниатюр не было новшеством для фирмы Фаберже.
Еще в 1890 году в пасхальном яйце была ширмочка с изображением 8-ми «Датских
дворцов» и двух миниатюр императорской яхты *Штандарт*, связанных с жизнью
Марии Федоровны. Исполнил проф.
Константин Крыжицкий (1858 – 1911) в
1889 году. Интересно, что Василий Зуев пришел к Фаберже в таком же возрасте.
Знаменитому проф. Вегнеру (1820 – 1894) было уже 70 лет, однако он еще держал
порох в пороховнице. Чего стоит ширмочка из пяти портретов, которую заказали
Вегнеру и Фаберже царские дети к Серебряной свадьбе Высочаших родителей в
сентябре 1891 года.
Идея
дворцов оказалась плодотворной и в 1896 году было исполнено пасхальное Яйцо с
12-ю миниатюрными изображениями дворцов
в России, Германии и Англии, связанных уже с жизнью Императрица Александры
Федоровны. Для нее это было второе по счету яйцо. На двух миниатюрах подпись
того же Йоханнесa Цейнграфa.
Для
императрицы Марии Федоровны в 1893 г. фирма исполнила пасхальное Яйцо под
названием «Кавказское» с изображением пейзажей Абас – Тумана, где проходил
лечение великий князь Георгий Александрович. Эти миниатюры. А также портнег
великого князя размером в 10 мм по
диаметру в навершии Яйца исполнил художник Констаnтин Крыжицкий. Таким образом, у
Василия Зуева был достойный предшественник . профессор Императорской Академии
художеств. Возможно, именно в его класс Высшего Художественного училища
ИАХ поступил в 1901году Василий Зуев.
В 1895 году
для Марии Федоровны было изготовлено пасхальное Яйцо, внутри которого
находилась ширмочка с шестью портретами Императора Александра III.
Эта ширмочка – сюрприз продавалась на аукционе СОТБИС в 1964 году, но уже без
миниатюр, поэтому мы не знаем кто были авторы этих изображений. Авторами
возможно были несколько художников, но
проф. А.М. Вегнер – обязательно.
В том же 1895 году в
первом для *новой* Императрицы Александры Федоровны в Яйце был включен в
навершие портрет *с ноготь* Императора Николая II.
В 1897 г.
для Императрицы Марии Федоровны было исполнено Яйцо *мов* эмали с тремя миниатюрами:
Николая II,
Александры Федоровны и великой княжны
Ольги Николаевны. Миниатюры не подписаны.
В 1898
году для Императрицы Марии Федоровны было исполнено золотое Яйцо шрмочка с Пеликаном в навершии, символом
Учреждений Ведоства Императрицы Матии. Художник Й. Цейнграф избразил на раскрывающихса створказ Яйца 8
девичьих Дворянских институтов в разных городах.
В том же
году Импертрица Александра Федоровна получила пасхальное Яйцо *Ландыши* с тремя
миниатюрами: портретами дочерей, великих
княжон Ольго и Александровны и Татьяны Александровны и портретом Августейшего
супруга. Миниатюры подписаны: Йоханнес
Цейнграф.
В
пасхальном яйце 1899 г. для Императрицы Марии Федоровны были выполнены портреты
11 членов Императорской семьи,
(предположительно) работы Й. Цейнграфа.
Есть еще
загадка, связанная с миниатюрами пасхальных яиц 1902 года. Вполне возможно, что
В.И. Зуев принимал участие в исполнении миниатюрных портретов для пасхального
яйца, которое в документах Фаберже назывпается «Ампир». Внутри Яйца находился
миниатюрный портрет великой княгини Ольги Александровны и ее супруга Принца
Петра Ольденбургского. Так Василий Зуев столкнулся по работе с другим гениальным
человеком Михаилом Перхиным, мастером – исполнителем 28 из 50-ти императорских пасхальных Яиц.
В 1903
году Фаберже исполнил треугольную Рамку с 10-ю миниатюрами. Стоимость рамки
составила 400 руб. В нее были поставлены миниатюрные портреты разных императоров.
В 1903 году в эту ширмочку был поставлен и портрет Императора Николая II,
работы Василия Зуева (стоимостью 150 руб
Достоверно известно, что Василий Зуев исполнил две миниатюры –
композиции (Зимний дворец и Домик Петра
Великого). и две миниатюры – портрета для Императорского пасхального яйца 1903
года для Импероатрицы Александры Федоровны. Таким образом, император Николай II мог видеть свое изображение,
наряду с изображением лика Петра Великого на Яйце 1903 года, посвященного
200-летию основания Сангкт – Петербурга. Впервые о том . что Зуев является
автором этих миниатюр в западной литературе – фабержиане написал еще в 1936
году антиквар Александр Шеффер из парижского магазина «В Старой России» (А Ля
Вьей Русси»). Неизвестно, кто автор миниатюр для второго Яйца 1903 года с
портретами родителей Императрицы Марии Федоровны: датского короля Христиана IХ и его супруги королевы Луизы.
В 1904 и
1905 гг. пасхальные яйца для императриц уже были изготовлены, но не вручались:
шла русско-японская война и Царский Двор не считал возможным тратить средства
на роскошные ювелирные изделия. Да и события, происходящие вдали от столицы
(Цусима) и на манджурских сопках не давали повода к особой радости. А в январе
1905 г. – «Кровавое воскресенье» в
Петербурге.
Светлый
праздник Христова Воскресенья в 1905 году в царской семье отмечался 28 марта
очень скромно. В этот день Николай II записал в дневнике: Японцы оставил в покое наш флот
в Порт- Артуре» (Дневник; с. 202)
« Пасхальном
яйце 1907 года «Колыбель» для Марии Федоровны бвыл сюрприз, ныне, к сожалению
утраченный. Он представляет из себя мольберт с портретами пати Высочайших Детей
Из Величества. В пасцхальном яйце
*Зеленой эмали с ветлками розанов*, предназначенном в том же году Императрице
Александре Федоровне также ценный сюрприз:
бриллиантовая цепочка с медальоном и миниатьрой Наследника Цесаревича.
Нет сомнений, что обе миниатюры для Яиц
1907 года исполнил уже надежно зарекомендовавший себя талантливый сотрудник
Фаберже Василий Иванович Зуев.
До 1902 года включительно в 11-ти
императорских пасхальных яйцах уже было 64 миниатюры, в том числе 38
портретов и 26
композиции.
1890, М.Ф. – 10 миниатюр, К. Крыжицкий
1893, М.Ф. – 5 миниатюр, в т.ч. 1
портрет, К. Крыжицкий
1895, А.Ф. – 1 миниатюра – портрет,
художник неизвестен
1896, М.Ф. – 6 миниатюр - портретов,
разные художники.
1896, А.Ф. – 12 миниатюр, на двух
подпись Й. Цейнграфа
1897, М.Ф. – 3 миниатюры – портрета, не
подписаны
1898, М.Ф. – 8 миниатюр, Й. Цейнграф
1898, А.Ф. – 3 миниатюры – портрета, Й.
Цейнграф
1899, М.Ф. – 11 миниатюр – портретов
1902, М.Ф. – 1 миниатюра – портрет, художник неивестен
1902, А.Ф. – 4 миниатюры – портрета,
художник неизвестен
ИТОГО: 64
миниатюры, в том числе 38 портретных
1903, М.Ф. *Датское* – 2 миниатюры –
портрета, художник неизвестен
МИНИАТЮРЫ
работы Василия Зуева
1903, А.Ф. *Медный Всадник* - 2
миниатюры, 2 портрета
1907, М.Ф. *Колыбель* - 1 мниниатюра с 4
портретами Августейших детей
1907, А.Ф. *Зеленой эмали с бутонами
розанов* - 1 портрет Цесаревича
1908, А.Ф. *Александровский дворец* - 5
портретов Августейших детей
1911, А.Ф. *15 лет Коронации* - 9
миниатюр, 7 портретов
1912, М.Ф. *Наполеоновское* – 6 миниатюр
1912, А.Ф. *Цесаревич* - 1 портрет
Цесаревича
1913, А.Ф. *300 лет Дома Романовых* - 18
портретов царей Дома Романовых
1914, М.Ф. *Екатерина Великая* - 8
миниатюр
1914, А.Ф. *Мозаичное* - 1 миниатюра с
5-ю портретами Августейшиз детей
1915, М.Ф. *Красный Крест с портретами
5-ти Высочайших сестер милосердия*
1915, А.Ф. *Красный Крест с 2-мя
портретами великих княжон Ольги и Татьяны*.
1916, М.Ф. *Орден Св. Георгия* - 2
портрета
1916, А.Ф. *Стальное* - 1 миниатюра
ИТОГО: 12-ти императорских пасхальных яйцах, 69 миниатюр, работы Василия Зуева, в том числе
44 портретных
Начиная с
1903 года миниатюры в пасхальных яйцах исполнял только Василий Зуев. Всего он
участвовал в создании 12-ти
императорских пасхальных яйцах (если не учитывать *Датское* 1903 года и
*Ампир*, 1902 года), где исполнил более 70 миниатюр, как портретов, так и
композиций.
Пасхальные
яйца, в изготовлении которых участвовал Василий Зуев, - это квинэссенция
творчества нашего гениального миниатюриста. В отличие от портретных миниатюр,
которые мало кто видел в советское время, пасхальные яйца работы Фаберже
демонстировались в Оружейной палате Московского Кремля, открытого для публики в
1957 году. Но, к сожалению, мало кто знал. Кто автор этих замечательных
миниатюр. (Смотри, заметку про Фаберже в БСЭ, 1-е изд., 1936: *крестьянин Михаил
Перхин*).
«Вначале
портретная миниатюра имела в изделиях Фаберже прикладной характер, находилась
на вторых ролях, пишет Татьяна Мунтян, но постепенно миниатюра выдвигалась на
первый план и становилась главным средством художественной выразительночсти.
Наиболее яркие примеры – яйцо «Пятнадцатилетие царствования» 1911 г. и Яйцо
«Трехсотлетие Дома Романовых», поверхность которых покрыта множеством портретов
и многофигурных повествовательных композиций, исполненных художником –
миниатюристом Василием Зуевым. <......> «Миниатюрные портреты монархов,
исполненные художником – миниатюристом Василием Зуевым. Отличаются
изощренностью технического исполнения. Отточенностью и законченностью письма,
скрупулезностью в изображеннии костюмов и аксессуаров»,» (Мунтян Т.Н. Символы исчезнувшей империи //Антиквариат.
Предметы искусства и коллекционирования. – 2013. – окт. - С.76).
Голицын К. Н. Записки князя Кирилла Николаевича Голицына /
[сост. и аннот. имен. указ. А. К. Голицына]. – М. : Радуга , 2008. – 591 с. :
ил.
Из семьи матери в Петербурге жили только
ее дядя Александр Дмитриевич Свербеев и его сноха София Григорьевна с дочерью.
О «Сенаторе», как все называли Александра Дмитриевича, я и хочу повести
рассказ. Оказать ему предпочтение перед другими родичами побуждают меня, прежде
всего, мои личные чувства к этому человеку. Кроме того, мои сведения о нем
намного полнее, чем о других дедах, и сам он представляет интерес, как фигура
очень своеобразная даже на фоне дореволюционной России. Таких как он и
прежде-то было немного, а в наше время подобный сорт людей и вовсе перевелся.
В личной жизни Сенатору не
посчастливилось: его жена (урожденная графиня Вера Федоровна фон-Менгден),
родив сына Дмитрия и дочь Зинаиду, ушла от него, чтобы выйти замуж за другого.
Развод и связанные с ним неприятные формальности оставили в Сенаторе столь
глубокий и болезненный след, что он на всю жизнь сохранил отвращение к
подобному способу решать семейные конфликты.
В Петербурге Сенатор жил один, служа в
одном из сенатских департаментов. Сенат был некогда верховным
правительственными органом, вершившим все дела государства во время частых
отлучек Царя — его основателя. Ход истории свел на нет управляющую роль Сената,
сохранив за ним лишь обязанности контроля и функции высшей судебной инстанции.
Таким образом из наименования «Правительствующий Сенат» первая его часть
потеряла свое значение и только вторая соответствовала истинному положению:
Сенат состоял из почтенных старцев, отошедших по возрасту от ответственных
постов исполнительной власти.
По-видимому, служебные обязанности
Сенатора не были особенно обременительны, и не требовали от него постоянного
присутствия в департаменте. Поэтому я почти всегда заставал его дома в дневные
часы и только в редких случаях видел его облачающимся в красный мундир,
расшитый золотом и увешанный орденами — парад, означавший, что он отправляется
на заседание в Сенат. Мне доставлял истинное удовольствие этот «маскарад», и я
простодушно считал Сенатора чуть ли не первым после Царя лицом в государстве. В
действительности же он, при всей своей безусловной честности и порядочности,
был, вероятно, заурядным чиновником, спокойно, без взлетов и падений
продвигавшимся по служебной лестнице до тихой сенаторской пристани на склоне
лет. Думаю, что никакими особенными способностями он не обладал, равно как и
сколько-нибудь значительным умом. По этому поводу я иногда улавливал в
разговорах взрослых иронические нотки, смысл которых теперь мне ясен, но в то
время, естественно, был вне пределов моего разумения. Да и могли ли родиться в
моей душе сомнения или поколебаться вера в безукоризненность человека, от
которого я видел одну лишь сердечную доброту? Я не помню случая, чтобы Сенатор
был раздражен, повысил голос, чтобы лицо его выражало неудовольствие и тем
более гнев. Всегда ровный, приветливый с неизменной доброй улыбкой — таким я
его знал и таким сохранился у меня на всю жизнь образ этого милого, уютного
старика, столь щедро расточавшего золотые россыпи любви к людям.
В нашей семье не сохранилось фотографий
Сенатора в молодости. На моей памяти он был уже стариком с седыми, длинным
бакенбардами и такими же редкими прядями волос на голове. О его внешности в
этом возрасте лучше всего дает представление имеющаяся у меня фотография, где
он снят сидящим в пальто и котелке, на террасе дома в своем имении Солнышково —
невдалеке от станции Лопасня Московско — Курской железной дороги. С фотографии
смотрят слегка прищуренные глаза, а на простом старческом лице застыла
сдержанная улыбка, которая вот-вот расплывется и, кажется, зазвучит так хорошо
знакомый тихий, задушевный смех.
У меня есть еще миниатюра работы Василия
Ивановича Зуева, на которой Сенатор изображен при всех регалиях — портрет
крайне добросовестный по исполнению и очень похожий на оригинал, но холодный,
не раскрывающий нутра этого человека.
На упомянутой фотографии, между прочим,
видна непритязательность Сенатора в одежде: пальтишко на нем неказистое и
мешковатое. У себя дома он также неизменно носил видавший виды сюртук и брюки,
редко встречавшиеся с утюгом, а на ногах мягкие высокие сапоги, голенища
которых заправлялись под брюки, чем он отличался от всех известных мне мужчин,
носивших обычно башмаки. Его фигура не шла ни в какое сравнение с изящностью и
элегантностью другого старика — дедушки Миши Голицына, но от всего вида
Сенатора, его манеры ходить, одеваться, говорить веяло непринужденной
простотой, которая делала общение с ним легким и приятным. Все его маленькие
недостатки и даже смешные стороны его нрава и привычек с избытком искупались
благодушием и безмерной благожелательностью к людям. Если к этим свойствам
прибавить широкое гостеприимство и хлебосольство, то становится понятным, почему
его скромная квартира на первом этаже дома № 20 на Фурштадтской улице
привлекала множество людей.
Круг знакомств Сенатора был поистине
безграничен. Это был пестрый конгломерат, составленный из людей самых разных по
служебному, общественному и имущественному положению. Сам Сенатор не был ни
знатен, ни особенно богат, и в обращении со своими гостями никогда не делал
разницы между людьми состоятельными, чиновными и титулованными и теми, кто имел
скромные достатки или вовсе был беден. К последним относились художники —
студенты Академии, которым Сенатор покровительствовал и помогал материально. О
них, впрочем, речь впереди.
Начиная с осени и кончая весной регулярно
дважды в неделю на Фурштадтской собиралось многолюдное общество. Приходили
сослуживцы Сенатора, друзья, знакомые, родственники, состоявшие с ним в разных
степенях родства или свойства. Рядом с солидными мужчинами и дамами совершенно
непринужденно и весело чувствовала себя моло— внуки Сенатора и их товарищи по
училищу Право или по Морскому Корпусу. Не было средь гостей тех, кто посещал
Сенатора с каким-либо расчетом, с задней мыслью о крестишке иль местечке.
Старика искренно любили и уважали за его личные качества — душевную
приветливость, равно распространяемую на всех. И каждый гость чувствовал, что
его приход приятен хозяину, что тот рад ему и ценит оказанное внимание.
На обеды по четвергам гости съезжались к
семи часам вечера. Для того, чтобы всех усадить, большой стол в столовой
раздвигался до предела и все равно оказывался недостаточным: по углам
устанавливались еще два стола меньшего размера.
Стоит ли говорить о чудесах кулинарного
искусства, какими потчевали обедающих? С приготовлением блюд блестяще
справлялась кухарка Ирина Федоровна, великая мастерица по этой части. Служить
за столом приглашался обычно Мерлин — камердинер тети Маши Свербеевой, в
прошлом матрос и денщик дяди Сережи, погибшего в Цусиме.
По количеству присутствующих четверговые
обеды бледнели перед воскресными завтраками, когда гостей собиралось до сорока
человек. Столовой уже не хватало: накрывались все столы и столики в двух
соседних комнатах, кабинете и гостиной.
Вина, сколько помнится, к столу не
подавали, но хорошо остались в памяти большие стеклянные кувшины с хлебным
квасом и клюквенным морсом домашнего приготовления. Но и без вина было всегда
шумно и весело — гудели оживленные голоса, раздавался звон посуды и дружный
стук ножей и вилок. Хозяин, лицо которого сияло удовольствием, поочередно
обходил гостей, перекидываясь несколькими словами с одними или присоединяясь к
разговору других. Весь завтрак он проводил на ногах, держа свою тарелку в руке.
Из массы людей, бывавших у Сенатора, мне
запомнились немногие, всего несколько человек, из тех, вероятно, кто приезжал
чаще. Помню, например, невысокого и очень некрасивого старика Анатолия
Федоровича Кони, известного судебного деятеля, литератора, мемуариста и
сенатора; графа Якова Николаевича Ростовцева, личного секретаря Императрицы,
приезжавшего с женой, красивой и симпатичной. Из числа не очень частых
посетителей Фурштадтской, моей большой любовью пользовался барон Александр
Александрович Медем — человек всегда находившийся в отличном настроении, живой,
веселый, с открытым и добрым лицом. Его ласковое внимание распространялось даже
на такую незначительную личность, какую представлял собою в то время я, и этого
было достаточно, чтобы барону Мед ему было обеспечено постоянное место в моем
сердце. Приезжал еще министр земледелия Кривошеий, пугавший меня большим шрамом
через всю щеку — следом удара полученного на дуэли. Менее четко помню моряков
Веселкина и Римского - Корсакова, сослуживцев дяди Сережи по флоту, счастливо
избежавших участи последнего. Остальные гости представляются мне толпой людей,
не имеющих ни лиц, ни имен.
Я говорил, что Сенатор не был богат. Это
верно до известной степени, поскольку его средства не были таковы, чтобы сорить
деньгами и жить в роскоши, но человеком он все же был обеспеченным. Я не имею
понятия о его капитале и доходах, но полагаю, что кроме сенаторского жалования
его материальная независимость складывалась и из поступлений со свербеевских
земельных владений. Что касается роскоши, даже если бы ее допускали средства,
то она вообще была чужда натуре Сенатора. Достаточно было посмотреть на
предметы обстановки, которыми были загромождены комнаты, и на их убранство,
чтобы увидеть, насколько все это было далеко от того, что можно назвать
роскошью. В его квартире и в помине не было ни красного дерева, ни карельской
березы, ни фарфора и бронзы.
Любопытное зрелище зато представляли
собой стены кабинета и гостиной: несколько картин и портретов буквально
терялись среди массы фотографий в рамках самых различных размеров и фасонов,
развешанных без всякой системы впритык одна к другой. Мало того, что на стенах
не оставалось свободного места, все горизонтальные поверхности — столы, столики
и даже рояль были уставлены теми же рамками с портретами. Фотографии без
исключения были портретами людей всех возрастов. На вас глядели люди старые и
молодые, в одежде по моде 60—80 годов XIX века, мужчины и женщины в современной одежде,
моряки, военные, духовные особы, дети... Если бы кто-нибудь попытался составить
список изображенных на фотографиях людей, получился бы полный перечень тех, кто
на протяжении многих лет бывал гостем на фурштадтской. Так уж повелось у
Сенатора: по его ли просьбе или по инициативе самих гостей, но каждый его
знакомый или родственник приносил ему свой фотографический портрет.
После смерти Сенатора в мае 1917 года все
фотографии вместе с рамками были перевезены в нескольких больших сундуках к нам
на Бассейную. Мой отец пересмотрел их все и рассортировал по степени интереса,
который представлял каждый портрет в том или ином отношении. Часть их была
затем передана внукам и детям Сенатора и тем из родных и знакомых, кто высказал
желание иметь ту или иную фотографию. Но большая часть осталась у нас и
продолжала лежать в сундуках, так как у отца не поднималась рука предать этот
фотоархив уничтожению. Сохранить его, впрочем, удалось ненадолго: осенью 1923
года мы с отцом ликвидировали нашу квартиру на Бассейной и переехали в две
комнаты на Французской набережной в квартире тети Сони Хвощинскои. Продав всю
обстановку и книги, мы взяли с собой лишь самые необходимые вещи. Я не помню,
чтобы мы увезли с собой сундуки с фотографиями. Скорее всего их просто бросили
в покинутой квартире.
Я
обещал вернуться к рассказу о тех, кого Сенатор опекал. Это были, по
преимуществу, бедные студенты художественных учебных заведений — Академии
художеств и Консерватории. Не
знаю уж, почему такое направление получила филантропическая деятельность
Сенатора. Его никак нельзя было бы назвать меценатом, несмотря на кажущееся
покровительство искусствам. Я сомневаюсь даже, что он вообще интересовался ими.
Во всяком случае не пристрастием к ним следует объяснять помощь, которую он
оказывал художникам.
Забота Сенатора о своих питомцах
начиналась с того, что каждому из них всегда была открыта дверь его дома и
обеспечено, наравне с прочими, место за столом по четвергам и воскресеньям. Попечение о них шло, однако, гораздо
дальше: среди своих друзей и знакомых Сенатор находил желающих заказать
портрет, найти учителя рисования или музыки для своих детей. К ним он направлял
молодых художников, давая им возможность самостоятельно зарабатывать и избавляя
таким образом от унизительной для самолюбия роли иждивенцев, живущих
благотворительностью. Вместе с тем Сенатор не останавливался перед
затратами, если надо было выручать его подопечных. Заболевшего он отправлял к
кому-нибудь из своих знакомых докторов и те пользовали больного безвозмездно.
Тех, кому врачи предписывали горный воздух, воды или просто южное солнце, он
посылал за свой счет лечиться. Именно таким образом оказался на Кавказе студент
Академии будущий известный художник И. В. Космин, у которого обнаружилось
легочное заболевание. Но так как юг принес ему больше вреда, чем пользы, Космин
был направлен на поправку в имение барона Медема на Волге, где он и провел все
лето. Стараниями Сенатора же я получил
своего первого учителя рисования — Верещагина (имени не помню), молодого
человека, проходившего курс на граверном отделении Академии. Его офорты
отличались безукоризненной техникой, о которой я могу судить по тем двум его
вещам, которые были у нас: по портрету дяди Сережи Свербеева (в морской форме)
и по гравированному фрагменту с картины Веласкеса «Папа Иннокентий». Верещагин
только две зимы давал мне уроки, а потом я перешел в руки Ивана Владимировича
Космина — Иваши, как мы все
его называли. О Верещагине я ничего не знаю, а с Ивашей я встретился в Москве в
30-х годах (он умер в 1973 году на 92 году жизни). И. В. Космин оказался
единственным из сенаторских пенсионеров, который не исчез для меня бесследно. [И. К. Космин
(1882—1973) — русский живописец, портретист. В 1909—1916 годы — студент
Петербургской Академии художеств (мастерская В. Е. Маковского), с 1928 года
участник художественных выставок. В 1954 году избран членом-корреспондентом
Академии художеств СССР.]
Среди
тех, кто запомнился, был также чрезвычайно одаренный мальчик Вася лет 13—14-ти
из очень бедной семьи. Вася был скульптором, что называется, Божиею милостью. Он приходил к нам на Таврическую и на моих
глазах совершал чудеса, которым я даже не пытался подражать: он удивительно
быстро и точно лепил из глины людей, животных и жанровые сцены из нескольких
фигур. У меня долго потом хранился небольшой бюст Наполеона из пластилина,
выполненный Васей с умением зрелого мастера. Что сталось с этим худеньким
мальчиком, проявившим такие способности в столь раннем возрасте? Развился ли
его талант? Нашел ли он ему достойное применение? Эти вопросы останутся без
ответа...
Из подопечных Сенатора его особым расположением
пользовался некий Василий Иванович Зуев, человек уже не
первой молодости, живший постоянно в квартире своего патрона в большой, но
темной комнате окнами во двор. Василий Иванович был тихим и скромным человеком.
Носил он почему-то всегда один и тот же китель офицерского образца. В дневные
часы он был прикован к столу-конторке, стоявшему в углу гостиной, возле окна.
Склонившись наd
столом с большой лупой в левой руке, он писал акварелью
портреты-миниатюры на пластинках из слоновой кости. Для своего ювелирного
мастерства он пользовался тончайшими кистями, принимавшими лишь то минимальное
количество краски, которое требовалось для нанесения почти не различимых глазом
штришков и точек. Любителей миниатюрных портретов было много — Василий Иванович
постоянно имел заказы и хорошо зарабатывал. Наиболее выгодным заказчиком,
пожалуй, была Царская Семья, для которой он делал, между прочим, миниатюры
неправдоподобно малого размера. Таким был, например, погрудный портрет Николая II в военной форме и при всех орденах, величиною с ноготь
безымянного пальца. Этот портрет был вправлен затем в фарфоровое пасхальное
яйцо, предназначавшееся для подарка Императрице к Пасхе.
В последние годы перед
революцией Василий Иванович увлекся работой эмалью, наносимой на мелкие изделия
из золота или просто на золотые пластинки. На завершающем этапе эта техника
требовала термической обработки, каковая осуществлялась одним из самых
доступных способов — на кухонной плите, что вызывало негодование Ирины
Федоровны. Свою власть на кухне она считала абсолютной, а плиту —
предназначенной для более толковых надобностей.
В годы войны Зуев был
уже настолько обеспеченным человеком, что мог позволить себе приобрести
недвижимую собственность — квартиру в доме так называемых квартирных
собственников на углу Спасской и Знаменской. Переехал он туда после смерти
Сенатора, но я ни разу у него не был и вообще никогда его больше не встречал. В
Москве в Оружейной палате есть несколько его работ. В одном из журналов, в
статье, посвященной Оружейной палате, Зуев был отнесен почему-то к разряду
«умельцев».
В доме на Фурштадтской я бывал не только
у Сенатора. Там же, на пятом этаже жили мои друзья, сыновья барона Бориса
Эшлануиловича Нольде — «нольдики», как мы
их называли за малый рост. В квартире напротив жили Родзянко: Михаил Владимирович
со своей семьей. Мы иногда заходили к ним с тетей Машей Свербеевой, сестра
которой Анна Николаевна была женой Михаила Владимировича. И, наконец, квартиру
во втором этаже занимал граф Граббе, дочь которого Маруся была подругой Дуси
Свербеевой, внучки Сенатора. Позже я узнал, что на той же лестнице жил прежде и
известный критик Владимир Васильевич Стасов.
Сейчас фурштадтской улицы нет. Называется
она иначе. Прежде достаточно широкая, она превращена теперь в бульвар с узкими
проездами вдоль домов. Напротив дома № 20 я нашел скамейку и долго сидел, глядя
на знакомые окна. Невыразимо грустно стало от мысли, что в тех комнатах, где я
проводил когда-то счастливые дни, живут чужие и чуждые люди; что позвони я у
знакомой двери, через которую проходил, бывало, сотни раз, я увижу только
недоумение в глазах открывшего ее; услышу, может быть, недовольство, что
побеспокоил.