ПАСХАЛЬНЫЕ ЯЙЦА ФАБЕРЖЕ КАК ВЫСКАЗЫВАНИЕ В КОНТЕКСТЕ ПРОТИВОПОСТАВЛЕНИЯ ДВУХ СТОЛИЦ

 

ПАСХАЛЬНЫЕ ЯЙЦА ФАБЕРЖЕ КАК ВЫСКАЗЫВАНИЕ

В КОНТЕКСТЕ ПРОТИВОПОСТАВЛЕНИЯ ДВУХ СТОЛИЦ

автор: Ирина Климовицкая

 

Аннотация

Вследствие неполноты любой системы описания действительности культура использует несколько систем, чтобы «неполнота компенсировалась стереоскопичностью», по выражению Ю.Лотмана.

Карл Фаберже придал ювелирному искусству функцию описания действительности, резко повысил его семиотичность, что делает оправданным семиотический подход к наследию ювелира, который выступал в качестве субъекта текстуальной деятельности.

Этот подход будет продемонстрирован на примере вклада Фаберже в «петербургский текст» и «московский текст», воплощенного в двух пасхальных шедеврах ювелирного дома - яйцах «Медный всадник» (1903 год) и «Московский Кремль» (1904 год).

Противостояние Москвы и Петербурга имеет глубокие исторические корни и множество аспектов, которые можно свести к различию между московским текстом как текстом-наслаждением и петербургским текстом как текстом-удовольствием в терминологии Р.Барта.

Противопоставление двух столиц в эпоху последних Романовых приобрело особую остроту. Александр Третий и его сын Николай Второй отвергали эстетические, духовные и политические основы послепетровской государственности, символизируемые Петербургом, и возрождали идеал исконной допетровской Руси, символизируемый Москвой.

Карл Фаберже отразил ключевой конфликт эпохи в пасхальных яйцах «Медный всадник» и «Московский Кремль». История их создания и образность непосредственно связаны с актуальными событиями начала двадцатого века, со спецификой московского и петербургского текстов и с мировоззрением последнего императора, что превращает ювелирное изделие в высказывание-символ и позволяет интерпретировать его на трех уровнях:  буквальном, аллегорическом и анагогическом.

*

Я позволю себе быть неоригинальной - в музее Фаберже буду говорить, как это ни банально, о Фаберже. Эпоха после смерти Карла Фаберже в 1920 году делится на три периода, каждый длиной примерно по 30 лет: первое тридцатилетие – забвение, затем последовали 30 лет западного ажиотажа в условиях информационного дефицита, и последние тридцать лет – историко-архивный подход, основоположником которого в фабержеведении является В.Скурлов. Благодаря этому подходу за последние 30 лет информационный дефицит удалось преодолеть, но сейчас ощущается концептуальный дефицит (фабержеведение живет тридцатилетками, и даже в деятельности фирмы прослеживаются 30-летние циклы: 30 лет прошло с момента основания мастерской до того, как ее возглавил Карл, 30 лет прошло при Карле до открытия заграничного филиала, 30 лет создавался самый знаменитый продукт фирмы - пасхальная серия).

Задача следующей, четвертой тридцатилетки – осмыслить накопленную информацию с точки зрения концепций, принятых в современных гуманитарных науках, с использованием новых подходов.

Я же предлагаю старый подход, проверенный временем, который восходит к московско-тартусской семиотической школе. Ее создатели – Ю.М.Лотман и В.В.Иванов. Во-первых, моя первая специальность – структурная лингвистика. Во-вторых (и это главное) способ описания должен соответствовать объекту описания, а у нас речь пойдет об исторической эпохе рубежа 19-20 веков, которая отличалась повышенной семиотичностью.

*

В истории известны приливы и отливы знаковости. Высоко семиотичные эпохи периодически повторяются. Наиболее яркий пример такой эпохи – Средние века. Для средневекового мировоззрения мир - воплощенное слово божье, поэтому любой его фрагмент не случаен. Любой осколок является знаком высшего смысла, отсюда происходит тотальный символизм средневековой культуры.

Эпоха, которую окрестили Серебряным веком, имеет сходство со Средневековьем. Господствующим миропониманием становится символизм, который проявляется на всех уровнях: на философском уровне - в трудах В.Соловьева и его последователей младосимволистов (сочинение А.Белого так и называется «Символизм как миропонимание), на художественном уровне – в поэзии, живописи, театре, и на уровне бытовом – все охвачены чтением знаков, во всем видят символы и предзнаменования.

В 1884 году в работе «На пути к истинной философии» В.Соловьев отмечал, что идеализм и материализм при всем различии имеют общий грех: в них нет места самому человеку. Идеализм уничтожает его в абстрактных понятиях, материализм – в движущихся частицах. Задачу истинной философии Соловьев видел в том, чтобы вернуть в нее человека с его душой живою.

В процесс интенсивного семиозиса вовлекается ювелир Карл Фаберже, который отличался необыкновенной чуткостью к духу времени. Крайне любопытно, что Карл Фаберже решает задачу, поставленную В.Соловьевым, сугубо ювелирными средствами. В том же 1884 году Фаберже приступает к работе над первым пасхальным яйцом для МФ. Правда, первые пять яиц следовали европейской традиции ювелирного пасхального яйца, которая существовала в Европе по крайней мере с 18 века. Традиционное пасхальное яйцо представляет собой сочетание абстрактного с материальным: догмат о воскресении Христа получает в нем предельно материальное выражение в виде объемного, трехмерного изделия. Между метафизикой и физикой яйца не остается места человеку.

Но при изготовлении шестого яйца «Датские дворцы» Карл Фаберже обращается к человеку. В 1890 году концепция пасхального яйца полностью переосмысляется как в плане формы, так и в плане содержания. Складывается канон императорского яйца от Фаберже. В плане содержания мастера осеняет идея придать яйцу биографичность, связать не только с традиционной пасхальной символикой, но и с личностью хозяйки. Фаберже начинает наполнять изделия персональным смыслом и актуальным содержанием.

(Это одна из причин, почему представляется весьма сомнительной гипотеза Форбсов, что сюрпризом десятого яйца «Ренессанс» является яйцо «Воскресение Христово». Сочетание метафизического абстрактного корпуса с метафизическим абстрактным сюрпризом вызывает большие сомнения, поскольку подобное сочетание после пятого яйца в пасхальной серии не встречается. Согласно внутренней логике серии, сюрприз носил личный, интимный характер).

Итак, в 1890 году ювелир превращается в летописца и рождается уникальное явление – летопись в яйцах, аналогов которому нет в мировой истории. Карл Фаберже придал ювелирному искусству функцию описания действительности, резко повысил его семиотичность, что делает оправданным семиотический подход к наследию ювелира, который выступал в качестве субъекта текстуальной деятельности.

При отборе событий для этой летописи руководствовались принципом, о котором главный дизайнер фирмы Франц Бирбаум писал: при создании яиц политических событий старались избегать, предпочтение отдавалось событиям семейным. Но если речь идет об императорской семье, грань между личным и публичным провести крайне сложно. Особенно сложно это сделать, если речь идет о семье Николая Второго, когда истерика АФ оборачивалась политическими последствиями. Свое политическое кредо Николай Второй объявил Столыпину: «Лучше десять Распутиных, чем одна истерика императрицы». Таким образом, женское истерическое поведение трансформировалось в мужское историческое. Это еще одна особенность рассматриваемой эпохи, наряду с повышенным символизмом.

При создании пасхальной серии большим подспорьем Карлу Фаберже служила его информированность о делах двора, которую подчас недооценивают. Информация к нему поступала из различных источников, среди которых важнейшим была великая княгиня Мария Павловна, супруга великого князя Владимира Александровича. Карл Фаберже являлся личным другом МП. О степени его осведомленности позволяет судить такой факт. Первыми в Петербурге о самоназначении Николая Второго главнокомандующим узнали два человека: информатор английской разведки и посла Бьюкенена Берти Стопфорд и Карл Фаберже. 5 сентября 1915 года оба они были приглашены к МП на обед. Та находилась в дурном расположении духа и поведала своим доверенным лицам о причине. Нет оснований полагать, что это единственный случай, когда Фаберже узнал важные новости первым.

*

Для рассмотрения всех 45 эпизодов созданного ювелиром исторического сериала потребуется не один час, поэтому мы остановимся на двух эпизодах, в которых отразился, тем не менее, ключевой конфликт эпохи. Я имею в виду яйца «Петр Великий» (другое название «Медный всадник») и «Московский кремль» (другое название «Успенский собор»). Оба яйца предназначались для АФ. Напомню, что после прихода к власти Николая Второго Фаберже создавал каждый год два яйца – одно по-прежнему для МФ, второе – для АФ.

Поводом для создания яйца «Петр Великий» стал двухсотлетний юбилей Петербурга, который отмечали в 1903 году. Сам Фаберже любил Петербург и прекрасно его знал, у него была коллекция из 400 старинных карт города. Фаберже не мог не посвятить яйцо Петербургу, хотя это шло вразрез с отношением Николая к своей столице (В Дании отмечали 40-летие правления родителей МФ, «Датский юбилей», портреты Христиана и Луизы).

Император юбилей своей столицы полностью проигнорировал. Празднования продолжались со 2 до 5 мая (с 15 до 18 по новому стилю). Николай с АФ и МФ приняли участие только в церемонии открытия Троицкого моста 3 мая, которая была приурочена к юбилею, и в последовавшем молебне, которой состоялся у подножия «Медного всадника». Показательно то, что празднования  проходили не под эгидой императорской семьи, а под эгидой Городской думы и Дворянского собрания, а также то, что в дневнике императора в эти дни появляется запись о посещении очередного смотра, но нет ни одного слова о юбилее. Безусловно, Фаберже руководствовался при выборе событий для яиц не только осведомленностью, но и тактом. В данном случае возникает впечатление, что такт ему изменил –  либо любовь к Петербургу оказалась превыше такта.

И, видимо, желая искупить свою дерзость, вслед за яйцом, посвященным Петербургу, Фаберже делает к Пасхе следующего 1904 года яйцо «Московский Кремль», где изображен Успенский собор. После коронации, отмеченной трагедией Ходынки, Николай Второй с АФ совершили в 1900 году историческую поездку в Москву на Пасху. Императорская семья впервые покидала столицу на Пасху через 50 лет после того, как это произошло при Николае Первом в 1848году. Второй раз императорская семья посетила Москву на Пасху 1903 года. Она оба раза участвовала в праздничных богослужениях в Успенском соборе. Эти пасхальные поездки и послужили поводом для создания яйца в 1904 году.

Таков событийный ряд, который побудил Фаберже изобразить Медного всадника и Успенский собор. Однако буквальным смыслом содержание этих произведений не ограничивается. Они «многосмысленны», как любой символ, и подлежат дальнейшей интерпретации на аллегорическом, этическом (тропологическом) и мистическом (анагогическом) уровнях.

 

*

Противопоставление Москвы и Петербурга имеет глубокие исторические корни. За долгие годы сформировались московский текст и петербургский текст, и Фаберже нашел аллегорическое выражения для каждого из этих текстов. Противопоставление Москвы и Петербурга основано на ряде оппозиций: женское – мужское, иррациональное – рациональное, естественное – искусственное, запутанное – линейное, домашнее – официальное, сердечное - холодное.

Москва мыслится как женский, иррациональный, естественный, запутанный, домашний, теплый город. Петербург – противоположный полюс: мужской, рациональный, искусственный, линейный, официальный, холодный. Вопреки тому, что Петербург называют «Северной Венецией», Ю.М.Лотман считал Венецию аналогом естественной иррациональной Москвы, а искусственному, рациональному Петербургу уподоблял Флоренцию. Ролан Барт называл текст, который адресован иррациональному началу, текстом-наслаждением, а текст, который апеллирует к рациональному началу, – текстом-удовольствием. В этой терминологии Москва – текст-наслаждение, а Петербург – текст-удовольствие.

Приведу несколько примеров. В. Даль: «Москва – женского рода, Петербург – мужского». Гоголь:  «Москва – старая домоседка, печет блины, глядит издали и слушает рассказ, не подымаясь с кресел, о том, что делается в свете», «Нечесаная старая толстая баба, от которой кроме щей да матерщины ничего не услышишь». Петербург, по Гоголю, жених, «разбитной малый, никогда не сидит дома и всегда охорашивается перед Европой». Прекрасное описание двух столиц дал Боборыкин: «Славное житье в этой пузатой и сочной Москве! Есть художественная красота в этом скопище азиатских и европейских зданий, улиц, закоулков, перекрестков. В Петербурге физически невозможно так себя чувствовать. Глаз притупляется. Везде линия – прямая, тягучая и тоскливая. Едешь – везде те же дома, тот же прешпект».

Фаберже скупыми, но точными средствами представил с помощью яйца аллегорию петербургского и московского текстов. В яйце «Петр Великий» холодный и прозрачный горный хрусталь словно заключает в себе атмосферу Петербурга, для которой характерны ясность замысла, просматриваемая вдаль перспектива, уникальный скайлайн. Упорядоченность может восприниматься как гармония, а может – как скука: «Едешь – везде те же дома, тот же прешпект», по словам Боборыкина. Взаимодействие с этим яйцом воспроизводит опыт взаимодействия с городом. С какой стороны ни посмотри, везде в центре точная копия памятника тому, по чьей воле и возник этот самый умышленный город.

В яйце «Московский Кремль» перед нами, говоря словами Боборыкина, «скопище» кремлевских стен, башен и соборов. Декор яйца навеян архитектурой Успенского собора, в одном из окошек виден интерьер храма с иконостасом. Из этого нагромождения архитектурных форм возникает образ «пузатой и сочной Москвы», «старой домоседки». Перспективы в Москве нет, но есть множество ракурсов, которые открывают «феноменологическую множественность места». Ощущение от взаимодействия с этим яйцом также подобно впечатлению от города:  с разных ракурсов яйцо выглядит по-разному.

*

Мы рассмотрели два пасхальных яйца как аллегорию московского и петербургского текстов. Но в эпоху последних Романовых традиционное противопоставление двух столиц приобрело особую остроту. Александр Третий и его сын Николай Второй отвергали эстетические, духовные и политические основы послепетровской государственности, символизируемые Петербургом, и возрождали идеал исконной допетровской Руси, символизируемый Москвой.

Будущее России Николай видит в прошлом. Он отвергает наследие Петра и обращается к его отцу, Алексею Михайловичу. На вопрос Мосолова Николай прямо заявил, что любит Петра меньше, чем других предков, за его «увлечение западной культурой и попрание всех чисто русских обычаев». Победа Москвы над Петербургом получает визуальное выражение во вторжении московского текста в петербургский текст – в период правления двух последних императоров происходит имплантация элементов московского тела в тело Петербурга в виде церквей в русском стиле.

Возникает впечатление, что Фаберже создал яйцо «Медный всадник» не потому, что ему отказал такт и не только из любви к Петербургу, но потому, что интуитивно понимал: именно соположение этих двух яиц порождает высказывание, и это высказывание несет этический смысл и мистический или анагогический смысл («Твои устремления открывает анагогия»). С этической точки зрения Петербург представляет для Николая Второго град греховный, а Москва – град истины, на которую он уповает. Истина открывается Николаю в мистическом экстазе, пережитом в Москве.

С анагогической точки зрения яйцо «Московский Кремль» запечатлело устремления Николая Второго, его утопический проект Николая – вернуться во времена Московии, в эпоху, не оскверненную Петром, который попрал «все чисто русские обычаи». Слова «вещь» и «вещий» однокоренные. Назначение вещи – вещать. И вещи, сделанные Фаберже, вещают и предвещают. Это прекрасно сформулировал Ч.Г.Бейнбридж, он писал, что яйца носят симптоматический характер: предвещают, куда дует ветер в голове императора.

Свое путешествие в прошлое Николай начинает именно в тот год, когда наступает новый век, век прогресса. В 1900 году он отправляется на празднование Пасхи в  Москву. Уже в поезде, который увозит его из Петербурга, Николай испытывает удовольствие: «Как приятно находиться в вагоне вдали от всяких министров». По прибытии в Москву удовольствие переходит в эйфорию: «Как упоительно причастие в Кремле, вблизи святынь». После пасхальной службы в Успенском соборе эйфория завершается религиозным экстазом, он пишет матери: «Я никогда не думал, что могу быть в таком религиозном экстазе». Он поясняет причину экстаза: «В молитвенном единении со своим народом я черпаю новые силы на служение России».

Москву Николай покидает очень неохотно, но в ненавистном Петербурге находит единомышленника в лице министра внутренних дел Сипягина: тот носит наряды 17 века, декорирует залы своего дворца под палаты, заводит повара, который готовит по старинным рецептам. В честь царя Сипягин хочет устроить «пир на весь мир, пир силен» в русском духе, он назначен на апрель 1902 года, приурочен к празднованию Пасхи. Слухи о приготовлениях ходят по всему Петербургу, царь ждет с нетерпением. Но 2 апреля 1902 года Сипягина убивает террорист Сазонов.

После смерти своего любимца Николай Второй не сдается, он продолжает воскрешение Московии – и устраивает 7 и 11 февраля знаменитый русский бал в костюмах 17 века. Это был только первый шаг на пути возрождения допетровских одеяний, он намеревался переодеть всех подданных, как сделал это некогда Петр. По приказу Николая сшиты первые костюмы, но его разубедили, сославшись на затраты. Однако изображения Николая в костюме Алексея Михайловича и императрицы в костюме Марии Милославской, его первой жены, тиражировались на протяжении следующих 10 лет наряду с официальными портретами. По сути маскарадный образ превращался политическую декларацию: царь заявлял о себе как о реинкарнации Алексея Михайловича и о своем разрыве с петровской традицией. Самоназвание «хозяин земли русской» также восходит к допетровской эпохе, так называли первых русских царей.

После русских балов, на Пасху 1903 года, Николай второй раз совершает паломничество в Москву, опять переживает экстаз и сетует, что приходится «покидать милую Москву». Но в июле подоспели новые торжества, которые подогревают религиозный экстаз императорской четы – канонизация Серафима Саровского. Еще год назад, в июле 1902 года АФ заявила Победоносцеву о своем желании видеть Серафима причисленным к лику святых в течение недели. Тот ответил, что за неделю сие никак невозможно, потребуется год, и свое обещание сдержал.  На то, что мощи Святого Серафина не остались нетленными, закрыли глаза, и канонизация состоялась. Торжества продолжались три дня с 17 по 19 июля, в присутствии всех членов императорской семьи и более, чем 100 тысячного скопления народа, который согнали из разных мест. 31 тысяча человек получили памятные знаки, которые изготовила фирма Фаберже. Император опять пережил религиозный экстаз и единение с народом, императрица не отставала от него, она даже совершила омовение в реке Саров, вместе с сестрой Елизаветой Федоровной.

Через год родился долгожданный наследник, что приписали действию Святого. Наследника назвали в честь любимого Николаем царя Алексея Михайловича, впервые после после казни сына Петра в 1718 году. Алексей Николаевич должен был принять эстафету у Алексея Михайловича. Неизлечимо больной ребенок становится символом возрождения исконной государственности в русском духе.

Вот такое яйцо должна была получить в 1904 году АФ. Яйцо весьма весомое в прямом и переносном смысле – и нагруженное смыслами, и по массе. Это самое тяжелое из всех яиц, оно весит почти 5 кг.

*

Мы рассмотрели яйца Фаберже в аллегорическом, этическом и мистическом или анагогическом аспектах.  Существует точка зрения, что эти три аспекта соответствуют вере, любви и надежде. И когда мы смотрим на пасхальные яйца Фаберже под таким углом, то сам собой отпадает вопрос: что же в них особенного? Именно этим объясняется то очарование, которое мы ощущаем всякий раз, глядя на них. В яйцах Фаберже мерцают не только бриллианты, но и скрытые смыслы, они содержат не только сюрпризы, но и веру, надежду, любовь.