«БЛЁСТКИ». Мемуары Олега ФАБЕРЖЕ.

«БЛЁСТКИ». Мемуары Олега ФАБЕРЖЕ. Москва, изд. Россия, 1994.

С.8-13
Глава первая 
ПО ЛЬДУ

  Устав за день, маленький мальчик крепко спал. Он спал бы и дальше, но мама прервала его глубокий вечерний сон и, несмотря на протесты, тепло одела сына. Его папа тем временем возился с таинственным мешком в комнате рядом и вышел к ним лишь на минуту.
  - Олег, хочешь взять с собой Таню и Ваню? Мы уезжаем в путешествие.
  Мальчик старательно кивнул, ведь тряпичные Таня и Ваня были его самыми давними и дорогими игрушками, и не просто игрушками – они были его самыми близкими друзьями.
  Должно быть, он задремал – потому что не помнил, как попал в купе поезда, где сидел теперь, мелко дрожа, и слушал, как колёса строго отбивают такт о рельсовые стыки. Они как бы напевали: «вон-вон-вон-вон»… За окном было темно. Лишь светящиеся окошки какой-нибудь далёкой избы возникали иногда в темноте, словно взгляд таинственных глаз, и почти сразу же исчезали.
  Сделав по пути несколько остановок, поезд прибыл на конечную станцию, и трое путешественников выбрались из вагона на почти безлюдный перрон. Это был последний пригородный поезд, и когда семья уходила со станции, фонари уже стали гаснуть. Приехавшие шли по тёмной просёлочной дороге, то с одной, то с другой стороны иногда попадались дома с тускло освещёнными окнами. Они шли и шли вперёд. И дома попадались всё реже и реже. В свободной руке папа нёс мешок, и это было замечательно, ведь в нём находились Таня и Ваня.
  Дорога закончилась и перешла в узкую тропинку. Было очень тихо, лишь поскрипывал под ногами снег. И лаяла где-то вдалеке собака. Зачем она лаяла, ведь на небе не было луны. А собаки всегда лают на луну, это мальчик помнил ещё по загадке:
  Над бабушкиной избушкой висит горбушка
  Собаки лают, а достать не могут.
  Что это? Конечно же, - это луна.
  В конце концов путники вышли на поросший высокой травой берег, и папа повёл их прямо в густой, сухой тростник. Там наверняка жил тролль, потому что, когда тростник от ветра качался, слышен был жутковатый шепот. Мальчик ещё сильнее сжал руки родителей, но привыкнув во всём полагаться на папу, мужественно шагал вперёд.
  Пока папа был рядом, ничего плохого не могло произойти – папа всегда предотвратит беду. Разве не папа год назад спас ему жизнь? Это произошло, когда устанавливали большую дубовую кровать – мальчик запутался тогда в её деталях, и огромная передняя спинка кровати стала вдруг падать прямо на него. Она бы неминуемо придавила его, но папа успел протянуть руку и схватить эту тяжеленную стенку. Папа повредил руку, зато он, мальчик, отделался лишь сильным испугом.
  Чем ближе они подходили к морю, тем реже становился тростник – идти было очень скользко. Здесь они должны были ждать. – Но кого? – спрашивал себя мальчик. Мама всегда беспокоилась и по причине, и без причины. Сейчас причины для беспокойства были.
  - Думаешь, они нас найдут? Они знают, где мы их ждём?
  - Не беспокойся, это надёжные люди.
  Множество вопросов, на которые четырёхлетний малыш не знал ответов. Кто такие «они»? Что значит «надёжные»? Ему очень хотелось спросить, но папа приставил палец к губам, и мальчик молчал. А вокруг был один лишь бесконечный белый снег.
  Пока папа пытался разглядеть что-нибудь сквозь тростник, мальчик задремал на руках у мамы. Он помнил, что потом вдруг услышал чужие голоса. Четверо незнакомых мужчин вынырнули из темноты, и у каждого из них были с собой сани. Это были странные сани, таких мальчик никогда раньше не видел. Полозья были очень длинные, а на них был укреплён стул со спинкой и ручками по обе стороны сиденья. Папа, мама и мальчик заняли свои места на трёх санях, а на четвёртые поместили мешок, который нёс папа. Было приятно создавать, что мешок по-прежнему с ними, ведь в нём лежали Таня и Ваня.
  И вот они готовы оставить спрятавший их тростник. Наклонившись к сыну, папа прошептал ему на ухо:
  - Олег, ты должен вести себя очень тихо, на льду могут быть волки. Если они нас услышат, то погонятся за нами и съедят нас.
  В маминых глазах блестели слёзы, у папы было суровое выражение лица, и мальчик понял всю серьёзность их положения. Ведь съел же волк бабушку Красной Бабушки вместе с косточками. Он сам видел такую картинку в одной из своих книжек. Много, много позднее узнал он, о каких «волках» шла речь в ту холодную зимнюю ночь. Это были вовсе не те серые волки, каких рисовало ему воображение. Они были намного кровожаднее и опаснее – хотя не голод толкал их на охоту.
  Мальчик заглянул на «толкача» своих саней – он был моложе всех, и тот ответил ему приветливой улыбкой. У мальчика сразу же улучшилось настроение. Главное, что вся семья была вместе, и что Таня и Ваня тоже были с ними. И вот они тронулись в путь.
  Молодой парень, толкавший его сани, был жизнерадостен и полон энергии. Он не довольствовался тем, что толкал сани просто вперёд, он делал небольшие рывки и повороты то в одну, то в другую сторону. Ему хотелось порадовать своего маленького пассажира и отвлечь его мысли от заплаканного лица мамы, сани которой двигались рядом. Наконец к ним подошёл старший «толкач» и тихо сказал:
  - Не трать зря силы, они тебе ещё пригодятся, когда будем прорываться через цепь.
  Мальчик задумался. Что же это за цепь, которая лежит на снегу? Он видел тяжёлые цепи вокруг памятника Петру I. Он много раз проходил мимо с няней и как-то даже пытался покачаться на них, как на качелях. Няня тогда взяла его за руку и сказала, что так делать нельзя. Разве могут такие цепи быть на льду? И где сейчас его дорогая няня? Он так давно не видел её, наверно уже несколько дней. Его мысли перескакивали с одного на другое – столько событий произошло за такое короткое время.
  Почему в последнее время они жили не дома, а в чужой комнате, в чужом доме? Стоит ли ещё его бурая, с переливающейся гривой лошадка на своём обычном месте ув углу детской? А если её там нет, то где она? Почему все были так заняты и расстроены в последнее время? Почему, когда они последний раз навещали его крёстную, она так крепко обнималась с мамой и обе плакали? А его старая бабушка, которую он так любил – почему она благословила его иконой и тоже всё время горько плакала? И куда они ехали – и зачем? ЗАЧЕМ?
  Всё изменилось, всё стало новым, загадочным и пугающим. О чём нашептывал ночной ветер – об опасности? Всё это было недоступно пониманию четырёхлетнего ребёнка. Он долго пытался бороться со сном, но скоро усталость взяла своё, и мальчик заснул.
  Мальчик спал, а полозья финских санок резали тонкий наст снега – километр за километром, а он всё спал – беззаботным сном малыша. Спал он и пока «толкачи» отдыхали перед опасным броском через цепь – сторожевые просты т так же глубоко продолжал спать под обстрелом, когда они прорывались через пресловутую цепь.
  Его разбудили громкие дружелюбные голоса, многие из которых он слышал впервые. Все говорили на непонятном ему языке, но среди незнакомых ему голосов он различал голоса мамы и папы. Голоса были радостные, весёлые, и никто больше не разговаривал шёпотом. Разгоняя темноту, из открытой двери проникал приветливый свет, да и сама темнота не казалась больше такой враждебной и страшной.
  Они были в хижине рыбака. Мама распаковала мешок, в котором лежали их ночные рубашки, туалетные принадлежности и городская одежда – чтобы можно было продолжать путешествие в более цивилизованном виде. Из мешка вынули также Таню и Ваню, которых сразу же положили под одеяло к мальчику – он уже лежал в маленькой детской кроватке, которую ему уступила хозяйская дочь на остаток ночи. Полусонный, он успел выпить стакан тёплого молока и сразу же отключился от внешнего мира.
  Когда он проснулся, день уже был в полном разгаре. Календарь показывал 11 декабря 1927 года. Вместе со своими родителями он был в Финляндии, в Териоках и отмечал свой первый день на свободе. Тогда он ещё не мог знать этого, но позже, много позже, он будет испытывать к отцу чувство вечной благодарности – за его смелое решение рискнуть всем, чтобы предоставить сыну возможности расти свободным человеком в свободном мире, среди свободных людей. Ведь жизнь вне свободы – это не жизнь, а лишь призрачное существование!


С.35-36:

глава САНКТ-ПЕТЕРБУРГ

  Я появился на свет именно в этом городе – в среду. Первого августа 1923 года; на свет, каким он был тогда. Я родился в семье Агафона Карловича Фаберже и его супруги Марии Алексеевны, урождённой Борзовой. В соответствии с православным обычаем меня нарекли Олегом, и я был приписан к православной церкви моей матери. Позднее, когда я стал проявлять большой интерес к морю, кораблям и воде, мама рассказала, что уже при крещении мне понравилось. Когда священник, в соответствии с ритуалом, с головой окунал меня в святую воду! К вопросу о воде могу сказать, что вначале моё ежедневное купание происходило совсем не по-православному. В то время было совершенно невозможно найти ванночку для купания, и поэтому меня, к моему большому восторгу, купали в самой большой из китайских ваз отца. Эти вазы видны на сохранившейся в семье старой фотографии – они достойны восхищения и сегодня.
  К тому времени у моего отца уже отобрали фамильный дом в Левашово, расположенном примерно в 19 км к северу от Санкт-Петербурга. Предварительно дом был разграблен «героями революции» - матросами, которые, делая вид (такова была официальная версия), что ищут оружие, которого в доме не было, набивали карманы ценными вещами. Грабители находили особое удовольствие в том, что рылись в коллекциях отца – альбомах с марками, которые они сбрасывали с полок. Эти люди являли собой образец новой «культуры», продукт нового режима. В непереводимых строчках того времени говорилось: «С виду неказист, на руку нечист – вот и коммунист!».

С.43-46:

  В последние – уже более сознательные - годы моей жизни в родном городе у нас бывало много гостей из самых разных слоёв общества. Это были не самые подходящие времена для больших приёмов, но некоторые знакомые приходили к нам достаточно часто. Одним из таких запомнившихся мне гостей был Георг Кирхнер. Благодаря, очевидно, своей импозантной внешности и регулярным визитам, он довольно хорошо сохранился в моей памяти. Позже я узнал от родителей, что в его лице мне довелось тогда увидеть заключительную фазу трагической человеческой судьбы. 
( СПРАВКА. Георгий Романович Кирхнер, проживал Торговая ул, 18-20, возле костёла Святого Станислава («Весь Петербург, 1912 год»). В родстве с владельцами фабрики писчебумажных изделий «Отто Кирхнер», в советское время фабрика «Светоч», Б.Пушкарская улица, 18. Отец Георгия – Роман Фёдорович Кирхнер проживал на Галёрной улице, 56 – В.С.)
  Егор Романович, как все его называли, был единственным ребёнком в довольно состоятельной семье. Он получил хорошее образование, говорил: как тогда было принято, на нескольких языках, неплохо знал литературу, обладал хорошим вкусом и являл собой то, что с полным правом можно назвать интеллигентным и культурным человеком. Всю свою жизнь он оставался холостяком, а с моим отцом свела их общая страсть к филателии. До революции они были членами Петербургского объединения филателистов, их «специализация» в этом захватывающем увлечении также частично совпадала. Всё это, несмотря на разницу в возрасте, привело к тёплой дружбе, которая в свою очередь, способствовала развитию телепатии между ними.
  Самый необъяснимый случай проявления этой телепатии произошёл незадолго до первой мировой войны.. Кирхнер пришёл к моему отцу в очень возбуждённом состоянии. Он долго не знал, с чего ему начать, но в конце концов, запинаясь произнёс:
  - Агафон, я сейчас тебе что-то расскажу… Но рассказать он не успел, потому что его перебил отец:
  - Нет, Егорушка, дай я тебе расскажу: тебе удалось купить тот конверт с маврикийскими марками.
  - Как ты догадался? – Таков был единственный комментарий удивлённого Кирхнера.
  Каждый, кто имеет хоть какое-то отношение к филателии и успел пройти начальную стадию этой науки, может подтвердить, что две погашенный марки Маврикия с надписью «POST OFFISE» вместо «POST PAID» являются в мире коллекционеров большой редкостью. Наклеенные на один и тот же конверт, они представляют собой уникальную ценность. Последний раз такой конверт я видел на выставке «Финляндия-88» на стенде «Двора почёта».
  Объяснить это мистическое озарение отца не мог ни он сам, ни Кирхнер – никто кроме Кирхнера об этой сделке не знал.
  Коллекционеры того времени по своему уровню резко отличались от сегодняшних коллекционеров, и коллекции их чаще всего тоже были другого класса. Эти люди не только прекрасно разбирались в избранной отрасли филателии,, но и коллекции собирали чрезвычайно целеустремлённо, я бы даже сказал, фанатично. Они просто не могли успокоиться до тех пор, пока не получали вожделенного экземпляра, и готовы были идти на большие жертвы, чтобы добиться цели. Однажды Кирхнер в шутливом тоне сказал моей матери:
  - Мария Алексеевна, Вы и не предполагаете, каковы мы, филателисты. Во всём другом мы можем быть культурными, безупречными людьми, но чтобы получить нужную марку, мы готовы практически на всё!
  Но давайте вернёмся к счастливому обладателю маврикийского конверта. Революция, так много разрушившая и испортившая, в конце концов, лишила и Кирхнера его просторной квартиры, состоявшей из множества комнат. В комнаты, одну за другой, стали вселять каких-то полууголовных элементов, и из его со вкусом обставленной библиотеки также постепенно стали исчезать безделушки, книги, предметы быта, а затем и одежда. В придачу ко всем несчастьям Кирхнера умерла старая верная служанка, которая вела его хозяйство; сам же он был безнадёжно непрактичен.
  Когда жизнь свела меня с Георгом Кирхнером, его уже вытеснили в одну-единственную маленькую комнату, где он вынужден был разместить и своё достаточно ценное имущество, в том числе редчайшие марки – настоящее сокровище. Жалея Кирхнера, верные друзья «поделили» Георга между собой. Таким образом, он по очереди обедал то у одного, то у другого знакомого. К нам он приходил всегда по средам. Из страха, что у него украдут последнее, что у него осталось, старик не осмеливался выйти из своей комнаты, не надев на себя два пальто, все карманы которых были забиты маленькими альбомами с марками. Но когда в прихожей он снимал с себя эти набитые марками пальто, становилось видно, что он по-прежнему выглядел очень хорошо. Рослый, стройный, с белыми, как мел, волосами и бородой, он, улыбаясь, шёл мне навстречу, а я улыбался ему в ответ и кричал:
  - Мама, папа,, дед Мороз пришёл! – Это была наша постоянная шутка; ему, как и большинству пожилых людей – представителей того почти вымершего класса – не представляло никаких трудностей завоевать доверие ребёнка и его дружбу. Он умер через несколько лет после того, как мы уехали из России. Позднее нам рассказывали, что умер он совершено разорённым, но марки из его коллекции, которые ему удалось сохранить, кормили Кирхнера до последнего дня его жизни. И сегодня ещё можно иногда в хороших коллекциях встретить марки Кирхнера, и все без исключения они являются замечательными, уникальными экземплярами. Егор Романович обладал Божьей милостью превосходным вкусом!

(Глава четвёртая. ДРУЗЬЯ И ПРОЧИЕ).
С.47-52:
  «Не имей сто рублей, а имей сто друзей!» - говорится в старинной русской пословице. Пословица эта прошла проверку временем, а для нашей семьи довольно трудным временем. Если бы у нас не было нескольких настоящих друзей, главным образом среди финской дипломатической и консульской миссии в Санкт-Петербурге, мы были бы на нашей новой родине такими же нищими, как и большинство русских эмигрантов. Но наши друзья были именно теми людьми, при общении с которыми понимаешь высокий смысл слова «дружба».
  Нам посчастливилось, и в числе наших друзей были такие выдающиеся личности как министры Анти Хакцелл, Рафаэль Хаккарайнен, Пааво Хюнникен и Райюла. Были среди этих превосходных людей и господа Матикайнен, Коистила, Эдуард Керккейнен. Все они были деятелями старой, надёжной закалки и бескорыстно трудились на благо родины, в отличие от многих современных партийных функционеров, которые зачастую используют своё служебное положение в первую очередь для того, чтобы удовлетворить личные финансовые потребности, во вторую – чтобы защищать узкопартийные, а об отечестве говорят лишь в период выборов, если вообще о нём говорят!
  С любезной помощью наших друзей нам удалось вывезти в Финляндию самые редкие марки из коллекции отца, несколько ценных вещей и кое-что из обстановки нашего последнего дома в Санкт-Петербурге.
  Некоторые из наших вещей нам привозили, когда мы уже жили в Финляндии, причём часто с большими интервалами, - привезти их могли лишь те, кто приезжали в Финляндию в отпуск, или, отслужив за границей, возвращались на родину. Именно таким образом к нам попало несколько громоздких предметов, таких как картины и большие ковры. Место, предоставляемое в вагоне для таких предметов, было ограничено и, в первую очередь, естественно, использовалось для имущества переезжающей семьи. Поэтому большая часть нашей старинной мебели всё ещё ждала своей очереди, которая – увы – так и не подошла.
  То, что мы оставили, чтобы при удобном случае переслать в Финляндию – ковры, картины, скульптуры, фарфор, бронзовое литьё и другие старинные вещи – было запаковано в двадцать ящиков и отослано в Финское посольство. Когда посольство переехало в Москву, все эти вещи переехали вместе с ним. Те, кому довелось побывать в посольстве Финляндии в Москве, видели там принадлежащую нам большую статую «мать и дитя», выполненную. Из белого мрамора, а также несколько наших ковров. Когда же кошмарная эра социализма в России закончилась, пост посла в этой стране занял министр Герц. Когда он был в командировке в Хельсинки, я передал ему полный комплект фотографий нашего дома в Санкт-Петербурге и просил по возвращении в Москву посмотреть, что сохранилось из содержимого тех двадцати ящиков. Его любезный ответ пришёл очень быстро, но был удручающе печален: НИЧЕГО! Комментарии и выводы оставляю читателю.
  Благодаря помощи наших верных друзей, отцу удалось начать новую жизнь в Финляндии на привычном для него уровне. Однако такое простое объяснение нашего хорошего материального положения не годилось для тех, кто любит совать нос в чужие дела, и для кого сплетни являются основным хобби. Правда жизни (как это часто бывает в жизни) была слишком бесцветной и неромантичной для маленьких людишек с длинными языками, а поскольку мы были выше всего этого и не считали себя обязанными отчитываться перед кем бы то ни было, вскоре после нашего приезда распространился следующий слух: оказывается, мы потому так поздно приехали из советского рая, что отец сотрудничал с большевиками, причём в мешке, что во время нашего бегства лежал на четвёртых санях, находились вовсе не зубные щётки и мыло, а он был битком набит бриллиантами!!! (Как жаль, что это не было правдой!).
  На самом жее деле наша жизнь в России была очень напряжённой, это основательно расшатало нервную систему моей матери. Наш отъезд откладывался раз за разом, сначала по причине моего рождения, потом из-за того, что отец дважды попадал в тюрьму. Помимо подробной описи принадлежавших государству регалий и драгоценностей, которую он должен был составить, отцу поручили также определить стоимость огромного числа бриллиантов, принадлежавших ранее частным лицам – бриллиантов, которые большевики украли и хотели теперь продать за границу..
  В то время существовало колоссальное количество разных лозунгов, лодин из которых гласил:
  - Кто не работает, тот не ест!
  Характерно. Что большевистские вожди сами нигде не работали (в непосредственном смысле этого слова), но лучше всех в стране ели именно они. Когда Леону Бронштейну, называвшему себя Троцким, в годы жесточайшего голода указали на тяжёлое положение народа, он отвёл эти жалобы словами:
  - Разве это голод? О голоде можно говорить лишь тогда, когда пять человек гоняются за одной и той же крысой!
  Много времени ушло на то, чтобы подготовить и организовать подготовку наших вещей в Финляндию – ничего нельзя было делать открыто, и это тоже задерживало наш отъезд.
  То, что здесь нам перемывали кости и клеветали на нас – и это после того, что нам пришлось достаточно перетерпеть по другую сторону границы – не способствовало развитию у нас положительного отношения к эмигрантским кругам Гельсинфорсма.

(Глава пятая. НОВЫЙ ГОРОД)

С.53-…:
  Эдуард Абрамович Керккейнен приехал в Териоки, чтобы одним из первых приветствовать нас на территории Финляндии, помочь нам получить паспорт и осуществить остальные формальности. Он сопровождал нас в поездке через Выборг в Гельсинфорс и затем на протяжении всей своей жизни оставался одним из наших преданнейших друзей.
(…)
  Когда мы приехали в Гельсинфорс, нашим временным домом стала гостиница «Сосьеьтетсхюсет», где мы и встретили наше первое Рождество на свободе. Там я и познакомился с сыном хозяйки гостиницы Вильгельмом Ношисом, знакомство с которым я возобновил двадцать лет спустя в связи с нашим общим увлечением верховой ездой.
  Оставшуюся часть зимы 1927/28 годов и последующую весну отец был занят реализацией части (не очень для него нужной) своей коллекции марок, которую вынужден был продать, чтобы получить необходимую сумму для покупки дома.
  В то время было много людей, которым хотелось «пожить и посмотреть» в надежде вернуться на родину. К ним относился и мой отец. Когда ему задавали вопрос, почему он не отвёз свою семью в какую-нибудь более далёкую страну, он обычно отвечал:
  - Здесь у меня много хороших друзей и отсюда ближе возвращаться домой.
  Отец, как и многие другие в то время, жил с верой, что в ближайшее время в России будет установлен цивилизованный режим, и что можно будет возвратиться домой.
)…)
  За зиму и весну 1928 года отцу удалось собрать достаточно средств для покупки дома, и таким образом наша жизнь в гостинице «Соьететсхюсет» закончилась. Но пройдёт ещё какое-то время, прежде чем мы сможем поселиться в своём собственном доме – наша жизнь в гостиницах продолжалась довольно долго. Прощание с «Сосьететсхюсет» было лишь сменой декораций.

(Глава шестая. ОТСРОВ БРЕД)
С.56… :
  Дом, который купил отец, был расположен на острове Бренд, по адресу Гамля Челькбаккен, 9. Построил его в 10127 году Эмель Шибергсон, а до нас дом принадлежал Юху Куосманену. Отца радовало, что дом находится на острове Бренд. Ещё до революции друг отца Карл Фазер показал ему этот район вилл, и отцу сразу же понравилось такое изолированное и спокойное место. Мост, соединяющий остров с другими районами города, тогда ещё не был построен.
  Скоро выяснилось, что для того, чтобы дом мог соответствовать вкусу отца – его необходимо было полностью перестроить
  Работы по переустройству дома были значительны, и в мгновение ока, естественно, не могли быть выполнены. Поэтому мы переехали а расположенную также на острове гостиницу «Страндхотель»
С.60:
  Однажды в ресторане гостиницы появились двое мужчин, которые по своему внешнему виду и поведению резко отличались от остальных посетителей. Друг с другом они говорили в основном шёпотом и при этом часто настороженно оглядывались. Когда я как-то случайно подошёл к их столику, они попытались заговорить со мной по-русски – в то время это был единственный язык, который я понимал. Мой отец, которого всегда интересовали различные типы людей, разглядывал их со всё большей подозрительностью. Когда же они заговорили со мной, он незаметно дал знать в полицию, и оттуда прислали сотрудника, посмотреть, что к чему. Оказалось, что это были давние знакомые полиции из числа красных агентов, которых засылали с востока в свободные страны с разными сомнительными, а порой и чисто преступными заданиями. Наиболее известным из таких преступлений было похищение генерала Кутепова, осуществлённое в самом сердце Парижа. Мы так никогда и не узнали, что входило в планы именно этой парочки, но мой отец, человек чересчур подозрительный, видевший привидения даже при свете дня, был абсолютно убеждён, что их заданием было выкрасть меня и таким образом заставить его вернуться. В любом случае, эти два типа исчезли, и мы их больше никогда не видели; были приняты такие меры, чтобы впредь не подвергать меня такому риску.
С.62:
  И вот наконец наступил долгожданный день переезда в наш собственный дом. Хозяйка гостиницы «Страндхотель», госпожа Халлен, подарила нам на память зимний пейзаж, который висел в одной з занимаемых нами комнат.
  Среди вещей, которые при помощи друзей были доставлены в Финляндию, был диван в стиле рококо и четыре кресла, несколько написанных маслом картин и пять ковров. Всю остальную обстановку для дома из 17 комнат нужно было покупать.