Actions
Друзья, срочно написала
текст под названием «Искусство мертвое, но живое» в сборник про Зуева, главного
миниатюриста фирмы Фаберже. Объявляется конкурс на лучшее название, т.к.
Татьяна Фаберже не любит про смерть. Победителю – книжка с картинками (когда
выйдет)!
ВАСИЛИЙ ЗУЕВ: ИСКУССТВО МЕРТВОЕ, НО ЖИВОЕ
Василий Зуев – художник-миниатюрист начала 20 века. Конечно, после появления пленочного кодака в 1888 году, с девизом его изобретателя Джорджа Истмена «вы нажимаете кнопку – мы делаем остальное», писать в начале 20 века миниатюрные портреты – занятие довольно странное. Даже более странное, чем в начале 21 века посылать телеграммы вместо смс. Архаичное, избыточное, с налетом ностальгии. Как меланхолично заметил в 1909 году Николай Врангель, миниатюра – искусство, которое умерло, которое все в прошлом…Так что же, Василий Зуев – представитель мертвого искусства?
На протяжении полутора столетий, с начала восемнадцатого века и до середины девятнадцатого, искусство миниатюры было живее всех живых. Оно питалось энергией жизни от семантических полюсов: демонстративное/скрытое, официальное/интимное, казенное/домашнее, наполнялось то демонстративным, официальным, казенным пафосом, то скрытым, интимным, домашним смыслом, становилось то знаком служебного успеха, то окном в сокровенный мир, но оставалось неизменно актуальным.
В Россию это искусство привез, разумеется, Петр Первый, причем буквально – привез несколько своих миниатюрных портретов, которые во время первого заграничного путешествия заказал в Лондоне Шарлю Буату. Они были исполнены в технике эмали по эмали, которая иначе называется финифтью. А саксонец Густав фон Мардефельдт писал красками на кости. Петр пригласил его в Россию и при всей своей занятости подолгу смотрел, завороженный, как тот работает, и восхищался его мастерством. Но не забыл Петр и Буата, спустя двадцать лет разыскал старого знакомца - уже в Париже.
Свои миниатюрные изображения Петр использовал в качестве награды как до учреждения им первого российского ордена - ордена Андрея Первозванного, так и после. Искусство Петр воспринимал через призму своего идеала – служивого утилитаризма, и из всех искусств важнейшими полагал гравюру и миниатюру. Гравюру – за возможность с ее помощью разъяснить подданным свои замыслы, а миниатюру – за возможность с ее помощью поощрить подданных за служебное рвение при исполнении этих замыслов.
До середины 18 века преобладал один вид миниатюры – монархический жалованный портрет. Его заказчиком является казенное ведомство, созданное Петром, так называемый Кабинет. Портрет монарха выполняет официальную функцию государственной награды и служит предметом демонстративной гордости владельца.
В эпоху Елизаветы Петровны, в соответствии с духом ее царствования, миниатюра становится фактом моды и разновидностью востребованного украшения. Если раньше основным заказчиком миниатюр был Кабинет, то теперь в свете заказывают свои портреты все, пишутся все, считая собственное изображение в бриллиантовой оправе непреходящей ценностью. Маленькие портреты не только хранят, ими обмениваются, скромно полагая лучшим подарком. Миниатюра позволяет сочетать демонстративное с интимным, и новая эпоха оценила по достоинству возможность такого синтеза двух полюсов. Потребность в миниатюрах становится столь насущной, что художников не хватает. В Россию из Франции приглашают Мориса, Сомсуа, Лагрене, и всем находится работа.
В 1765 году в Москве издается первое пособие на русском языке «Основательное и ясное наставление в миниатюрной живописи», которое переведено с немецкого Михайлом Агентовым. В 1779 году миниатюрная живопись на кости вводится как особый предмет в Академии художеств, а в 1790 году организуется класс эмалевой живописи.
В жанре миниатюры работали по преимуществу иностранцы. Прославленные выпускники Академии художеств не питали склонности к миниатюре. Левицкий, Рокотов, Кипренский, Брюллов создавали большие полотна, пренебрегая миниатюрой – и совершенно напрасно. Так, миниатюристу Жаркову Екатерина Вторая однажды заплатила 1000 рублей, в то время как Левицкому за его знаменитый портрет своей особы в образе законодательницы – всего 750.
Исключение из плеяды великих представляет Боровиковский. Он писал маленькие портреты - маслом на цинковой пластине или акварелью на кости, хоть и нечасто. А вот Августин Ритт писал миниатюры, не зная отдыха: и сливки, и пенки екатерининского общества стояли в очереди к нему и потом, счастливые, терпеливо позировали мастеру, который «умел видеть красиво».
Подлинный расцвет миниатюры происходит в эпоху Александра Первого. Количество миниатюр, исполненных в его царствование, превышает в десятки раз все, что было сделано в другие эпохи. На первом месте по количеству и блеску работ стоит венецианец Иосиф Босси, по психологизму – Петро Росси.
Невероятный успех миниатюры в александровскую эпоху связан с актуализацией второго семантического полюса и обусловлен интимным, домашним, сокровенным настроением, заложенным в этом искусстве, наряду с демонстративным и официальным значением. Интимную прелесть миниатюры понимали и в восемнадцатом веке. Михайло Агентов писал в 1765 году: «Миниатюра в сравнении с живописью – субтильнее и нежнее». Но востребована эта субтильная нежность оказалась только с наступлением 19 века, когда частная жизнь становится ценностью, внутренний мир – религией, домашний уют – принципом, любовь к интимному – манией. Взрослые, подобно детям, мечтают иметь свой «городок в табакерке».
Об этом настроении прекрасно написал Н.Врангель: «Всем показалось прекрасным, интересным и занимательным иметь дедушек, бабушек, сестер и любимых всех вместе на пространстве нескольких вершков. Спрятать в карман, в табакерку, вделать в кольцо, в ожерелье или держать взаперти в шкатулке тех, кто дорог. Ехать на бал, на войну, в далекую дорогу, быть у себя и в гостях – всегда и везде со своими близкими. И если вздумается, то всегда можно вынуть, посмотреть и увидеть любимое. Можно все сделать с таким маленьким портретом. Отца и мать, бабушку и родственников повесить на стену. Возлюбленную, невесту и жену-друга не показывать никому».
Субтильная «маленькая» живопись, которая так чутко реагировала на потребности времени и менялась вместе с ним, не устояла под натиском второй половины века. Проникновение бытовизма из «большой» живописи, появление дагерротипа и фотографии, торжество прагматизма как нового мировоззрения – все это разрушало искусство миниатюры, хотя разрушительным тенденциям противостояли талантливые мастера, такие, как Петр Соколов и Михай Зичи.
Правда, на волне увлечения историзмом возникает новое направление в миниатюре, которое можно назвать репродукционным: воспроизведение живописных портретов 18 века. Крупнейшим мастером репродукционной миниатюры является А.П.Рокштуль - сын миниатюриста же П.Э.Рокштуля, который повторил множество портретов монархов 18 века. Но эта абсолютная обращенность в прошлое – свидетельство того, что искусство уже не живет в настоящем.
Даже если искусство умирает, ремесло оказывается более живучим. Вплоть до 1917 года табакерка с портретом императора остается самой почетной наградой и приравнивается к ордену первой степени, так как решение о награждении и в том, и в другом случае принимается лично императором. Благодаря заказам Кабинета, который отвечает за пополнение запаса официальных подарков, жанр миниатюрного монархического портрета продолжает существовать. Представителями этого официального направления являются Вегнер, Цейнграф.
Миниатюрный портрет становится не только объектом воспроизведения, но и объектом коллекционирования. Формируется несколько великолепных частных коллекций. Одна из лучших, в которой были представлены и все периоды развития русской миниатюры, и мастера первого ряда, принадлежала Агафону Карловичу Фаберже, сыну и помощнику Карла Фаберже. Агафон Фаберже был хорошо известен знатокам как страстный и просвещенный коллекционер. Его дачу в Левашово называли «вторым Эрмитажем» - и в этом практически не было преувеличения, если принять во внимание разнообразие и состав сосредоточенных там коллекций, от живописи и ковров до нумизматики и мелкой пластики.
На коллекцию русского миниатюрного портрета, собранную Агафоном Фаберже, неоднократно ссылается Николай Врангель, когда в 1909 году пишет первый в искусствознании очерк, посвященный миниатюре в России. Он упоминает работы Лампи, Босси, Боровиковского, Зичи из коллекции Фаберже.
Стадия коллекционирования, когда портрет помещается в витрину под стекло, также является симптомом того, что искусство миниатюры скорее мертво, чем живо: «Друзья и враги, влюбленные, разлученные бледнеют, выцветают, исчезают. Их больше не носят с собой, на них не смотрят, как на родных, знакомых… И лилипуты не воскреснут никогда» (Н.Врангель).
Василий Зуев обучался и в училище Штиглица, и в Академии художеств. Он прекрасно владеет ремеслом и в состоянии выполнять заказы Кабинета, который отказался от услуг Цейнграфа после скандальной истории, когда художника уличили в раскрашивании фотографий: тот погнался за длинным рублем и решил таким образом ускорить кропотливый процесс.
Но в состоянии ли Зуев вдохнуть жизнь в умершее искусство? Ведь это задача особой, исключительной сложности. Василий Зуев – тихий, незаметный, молчаливый человек. Одинок, ни семьи, ни друзей, ни врагов. Жизнь, лишенная внешних событий. Живет в большой, но темной комнате у доброго чудака, старого сенатора Свербеева, который всячески помогает бедным студентам. Но Зуев не беден и не студент. Он много работает и много зарабатывает. Тратит мало – потому что некогда, нужно работать, да и не на что – других интересов, кроме работы, у него нет.
С тридцатилетнего возраста более пятнадцати лет до 1917 года Василий Зуев простоял за конторкой у окна свербеевской гостиной в доме на Фурштадсткой, 20 с тончайшей кистью в одной руке и с большой лупой в другой и писал акварелью на костяных пластинках. Истовость, поглощенность делом, отрешенность от жизни сближает его с образцовым монахом-иконописцем какого-нибудь 15 века, только работает он не артельно, а в одиночку. Вместо рясы – неизменный китель, который так и на снял после службы в армии. И метод работы тоже средневековый – пишет не с живства, а по канону, то бишь по образцу или фотографии. Единственная прихоть, которую он себе позволяет, это эксперименты с эмалями, которые обжигает тут же на кухонной плите, чем вызывает неудовольствие сенаторской кухарки, но не сенатора. В других безумствах не замечен. Зато он замечен Карлом Фаберже и начинает сотрудничать с ним.
Зуев пишет портреты императорской семьи не только для официальных кабинетских вещей, но и для «личного пользования». Чем Николая Второго так привлек миниатюрный портрет его матери вполоборота, писанный Зуевым с фотографии? Неужели император почувствовал, что Зуев миниатюры пишет, как иконы, что он священнодействует, что помыслы его чисты и бескорыстны, что он чужд мирской суеты? Кто знает, но факт остается фактом: увидев этот портрет, император ощутил исходящий от него импульс, который побудил его повелеть, чтобы отныне монаршее семейство писал только Зуев.
Эстетика живописной миниатюры соответствует пассеистским и эскапистским настроениям Николая и Александры Федоровны с их оглядкой на прошлое и стремлением сбежать в частную жизнь. «Чувства, похожие на нежные, изящные цветы», «субтильная нежность», «мания интимного» - все то, что стало анахронизмом, для императорской четы не вчерашний день, а сегодняшний.
В 1898 году Николай Второй подарил жене на Пасху очередное яйцо от Фаберже - яйцо «Ландыши». Сюрприз яйца - спрятанный внутри трилистник с портретами Николая Второго и великих княжон Ольги и Татьяны. На обратной стороне портретов выгравирована дата той Пасхи, когда было подарено яйцо - 5 апреля 1898 г. Ландыши – любимые цветы императрицы, которая еще молода и пока, не помышляя о политике, просто наслаждается своим женским счастьем в кругу любимой семьи. Весенний аромат этого счастья и этой любви, похожей на ландыши, хранит яйцо.
Апрель - особый месяц в жизни Александры Федоровны и Николая, праздник их любви. 8 апреля 1894 года состоялась помолвка Ники и Аликс. Когда-то, при первом знакомстве, 16-летний наследник подарил 12-летней девочке бриллиантовую брошь, которую она ему сразу вернула. Через 10 лет, после помолвки, Николай вновь подарил ей эту брошь - уже как невесте, и Александра Федоровна не расставалась с ней до конца жизни.
День помолвки супруги всегда отмечали вместе. 8 апреля 1915 года Александра Федоровна написала мужу, который находился в Ставке, приняв на себя должность главнокомандующего: «В первый раз за 21 год мы проводим этот день не вместе, но как живо я все вспоминаю. Мой дорогой мальчик, какое счастье и какую любовь ты мне дал за все эти годы. Я сохранила то платье принцессы, в котором была в то утро, и я надену твою любимую брошку». В последний раз Александра Федоровна наденет эту брошь перед тем, как спуститься в подвал Ипатьевского дома.
Семейная идиллия – та шкатулка, в которой Николай Второй прятался от чужого, враждебного и непонятного мира. В это самое время, весной 1898 года, Василий Ключевский пишет в своем дневнике: «Россия на краю пропасти. Каждая минута дорога. Все это чувствуют и задают вопросы: что делать. Ответа нет». В дневнике императора нет не только ответа, но даже намека на вопросы. Той же весной, что и Ключевский, он записывает: «Гулял, читал вслух Аликс, пили чай». На ум приходит «Дневник человека из подполья»: «Миру рухнуть или мне чаю не пить. Я скажу – пусть мир рухнет, а чтобы мне чай всегда пить». К сожалению, мир рухнул, пока император пил чай.
Мистическим образом Карл Фаберже угадал, а Василий Зуев воплотил стремление спрятаться и спрятать любимых «в карман, в табакерку, держать взаперти в шкатулке», которым одержимы император с императрицей. Чтобы с любимыми ничего не случилось! Чтобы защититься от «враждебного мира, который смотрит в огромные окна дворца», по выражению великого князя Александра Михайловича. Фаберже с Зуевым превращают любимых в «лилипутов», чтобы спрятать их не только в шкатулку, но в яйцо – символ вечной жизни.
«Лилипуты» Зуева становятся сюрпризом многих пасхальных яиц, который никогда не надоедает и вызывает неизменный восторг. «Пусть пишет только он!», и в яйца прячет, и колдует, колдует, колдует. Перед нами как будто попытка изменить будущее, спасти мир не с помощью политики, а с помощью магии, что находит горячий отклик в душах императора и императрицы, склонной к экзальтации и мистицизму.
Но Зуев не ограничивается тем, что «воскрешает лилипутов» и помещает их внутрь яиц. Благодаря ему живописная миниатюра делает шаг в развитии – уже после своей смерти, когда этого не ждут. Многофигурные композиции отсутствуют в европейской миниатюре. Относительно русской миниатюры есть сведения, что попытки такого рода предпринимал Григорий Мусикийский в начале 18 века, однако они были неудачны. Блестяще исполненные многофигурные композиции Зуева – абсолютно новое явление в искусстве миниатюры. Способность к развитию – главный признак жизни, будь то организм или искусство. Фаберже с Зуевым пытаются создать не просто «городок в табакерке», но целый мир в яйце.
В пасхальных яйцах старались избегать политических событий, отдавая предпочтение семейным, однако в 1911 году было создано яйцо «Пятнадцатилетие коронации», в котором этот принцип нарушен. Яйцо посвящено юбилею правления Николая Второго. Сюрпризов оно не содержит, оно удивляет 16 миниатюрами, которые написаны Василием Зуевым. Среди них - помимо семерых членов царской семьи - девять многофигурных композиций, на которых запечатлены события царствования Николая Второго.
Яйцо предназначалось в подарок императрице Александре Федоровне. На смену лиричным любовным признаниям «Бутон розы» или «Ландыши» пришло монументальное яйцо государственного, политического содержания. Миновали годы, и роль Александры Федоровны изменилась. Оттеснив вдовствующую императрицу Марию Федоровну, она заняла главенствующее положение при дворе. Александра Федоровна уже не ограничивается семейными делами, она включила в круг своих интересов и своего влияния дела государственные. Эта перемена находит отражение и в пасхальном яйце: для императрицы грань между событиями семейными и событиями политическими перестала существовать.
Огромный интерес представляет выбор собы
ВАСИЛИЙ ЗУЕВ: ИСКУССТВО МЕРТВОЕ, НО ЖИВОЕ
Василий Зуев – художник-миниатюрист начала 20 века. Конечно, после появления пленочного кодака в 1888 году, с девизом его изобретателя Джорджа Истмена «вы нажимаете кнопку – мы делаем остальное», писать в начале 20 века миниатюрные портреты – занятие довольно странное. Даже более странное, чем в начале 21 века посылать телеграммы вместо смс. Архаичное, избыточное, с налетом ностальгии. Как меланхолично заметил в 1909 году Николай Врангель, миниатюра – искусство, которое умерло, которое все в прошлом…Так что же, Василий Зуев – представитель мертвого искусства?
На протяжении полутора столетий, с начала восемнадцатого века и до середины девятнадцатого, искусство миниатюры было живее всех живых. Оно питалось энергией жизни от семантических полюсов: демонстративное/скрытое, официальное/интимное, казенное/домашнее, наполнялось то демонстративным, официальным, казенным пафосом, то скрытым, интимным, домашним смыслом, становилось то знаком служебного успеха, то окном в сокровенный мир, но оставалось неизменно актуальным.
В Россию это искусство привез, разумеется, Петр Первый, причем буквально – привез несколько своих миниатюрных портретов, которые во время первого заграничного путешествия заказал в Лондоне Шарлю Буату. Они были исполнены в технике эмали по эмали, которая иначе называется финифтью. А саксонец Густав фон Мардефельдт писал красками на кости. Петр пригласил его в Россию и при всей своей занятости подолгу смотрел, завороженный, как тот работает, и восхищался его мастерством. Но не забыл Петр и Буата, спустя двадцать лет разыскал старого знакомца - уже в Париже.
Свои миниатюрные изображения Петр использовал в качестве награды как до учреждения им первого российского ордена - ордена Андрея Первозванного, так и после. Искусство Петр воспринимал через призму своего идеала – служивого утилитаризма, и из всех искусств важнейшими полагал гравюру и миниатюру. Гравюру – за возможность с ее помощью разъяснить подданным свои замыслы, а миниатюру – за возможность с ее помощью поощрить подданных за служебное рвение при исполнении этих замыслов.
До середины 18 века преобладал один вид миниатюры – монархический жалованный портрет. Его заказчиком является казенное ведомство, созданное Петром, так называемый Кабинет. Портрет монарха выполняет официальную функцию государственной награды и служит предметом демонстративной гордости владельца.
В эпоху Елизаветы Петровны, в соответствии с духом ее царствования, миниатюра становится фактом моды и разновидностью востребованного украшения. Если раньше основным заказчиком миниатюр был Кабинет, то теперь в свете заказывают свои портреты все, пишутся все, считая собственное изображение в бриллиантовой оправе непреходящей ценностью. Маленькие портреты не только хранят, ими обмениваются, скромно полагая лучшим подарком. Миниатюра позволяет сочетать демонстративное с интимным, и новая эпоха оценила по достоинству возможность такого синтеза двух полюсов. Потребность в миниатюрах становится столь насущной, что художников не хватает. В Россию из Франции приглашают Мориса, Сомсуа, Лагрене, и всем находится работа.
В 1765 году в Москве издается первое пособие на русском языке «Основательное и ясное наставление в миниатюрной живописи», которое переведено с немецкого Михайлом Агентовым. В 1779 году миниатюрная живопись на кости вводится как особый предмет в Академии художеств, а в 1790 году организуется класс эмалевой живописи.
В жанре миниатюры работали по преимуществу иностранцы. Прославленные выпускники Академии художеств не питали склонности к миниатюре. Левицкий, Рокотов, Кипренский, Брюллов создавали большие полотна, пренебрегая миниатюрой – и совершенно напрасно. Так, миниатюристу Жаркову Екатерина Вторая однажды заплатила 1000 рублей, в то время как Левицкому за его знаменитый портрет своей особы в образе законодательницы – всего 750.
Исключение из плеяды великих представляет Боровиковский. Он писал маленькие портреты - маслом на цинковой пластине или акварелью на кости, хоть и нечасто. А вот Августин Ритт писал миниатюры, не зная отдыха: и сливки, и пенки екатерининского общества стояли в очереди к нему и потом, счастливые, терпеливо позировали мастеру, который «умел видеть красиво».
Подлинный расцвет миниатюры происходит в эпоху Александра Первого. Количество миниатюр, исполненных в его царствование, превышает в десятки раз все, что было сделано в другие эпохи. На первом месте по количеству и блеску работ стоит венецианец Иосиф Босси, по психологизму – Петро Росси.
Невероятный успех миниатюры в александровскую эпоху связан с актуализацией второго семантического полюса и обусловлен интимным, домашним, сокровенным настроением, заложенным в этом искусстве, наряду с демонстративным и официальным значением. Интимную прелесть миниатюры понимали и в восемнадцатом веке. Михайло Агентов писал в 1765 году: «Миниатюра в сравнении с живописью – субтильнее и нежнее». Но востребована эта субтильная нежность оказалась только с наступлением 19 века, когда частная жизнь становится ценностью, внутренний мир – религией, домашний уют – принципом, любовь к интимному – манией. Взрослые, подобно детям, мечтают иметь свой «городок в табакерке».
Об этом настроении прекрасно написал Н.Врангель: «Всем показалось прекрасным, интересным и занимательным иметь дедушек, бабушек, сестер и любимых всех вместе на пространстве нескольких вершков. Спрятать в карман, в табакерку, вделать в кольцо, в ожерелье или держать взаперти в шкатулке тех, кто дорог. Ехать на бал, на войну, в далекую дорогу, быть у себя и в гостях – всегда и везде со своими близкими. И если вздумается, то всегда можно вынуть, посмотреть и увидеть любимое. Можно все сделать с таким маленьким портретом. Отца и мать, бабушку и родственников повесить на стену. Возлюбленную, невесту и жену-друга не показывать никому».
Субтильная «маленькая» живопись, которая так чутко реагировала на потребности времени и менялась вместе с ним, не устояла под натиском второй половины века. Проникновение бытовизма из «большой» живописи, появление дагерротипа и фотографии, торжество прагматизма как нового мировоззрения – все это разрушало искусство миниатюры, хотя разрушительным тенденциям противостояли талантливые мастера, такие, как Петр Соколов и Михай Зичи.
Правда, на волне увлечения историзмом возникает новое направление в миниатюре, которое можно назвать репродукционным: воспроизведение живописных портретов 18 века. Крупнейшим мастером репродукционной миниатюры является А.П.Рокштуль - сын миниатюриста же П.Э.Рокштуля, который повторил множество портретов монархов 18 века. Но эта абсолютная обращенность в прошлое – свидетельство того, что искусство уже не живет в настоящем.
Даже если искусство умирает, ремесло оказывается более живучим. Вплоть до 1917 года табакерка с портретом императора остается самой почетной наградой и приравнивается к ордену первой степени, так как решение о награждении и в том, и в другом случае принимается лично императором. Благодаря заказам Кабинета, который отвечает за пополнение запаса официальных подарков, жанр миниатюрного монархического портрета продолжает существовать. Представителями этого официального направления являются Вегнер, Цейнграф.
Миниатюрный портрет становится не только объектом воспроизведения, но и объектом коллекционирования. Формируется несколько великолепных частных коллекций. Одна из лучших, в которой были представлены и все периоды развития русской миниатюры, и мастера первого ряда, принадлежала Агафону Карловичу Фаберже, сыну и помощнику Карла Фаберже. Агафон Фаберже был хорошо известен знатокам как страстный и просвещенный коллекционер. Его дачу в Левашово называли «вторым Эрмитажем» - и в этом практически не было преувеличения, если принять во внимание разнообразие и состав сосредоточенных там коллекций, от живописи и ковров до нумизматики и мелкой пластики.
На коллекцию русского миниатюрного портрета, собранную Агафоном Фаберже, неоднократно ссылается Николай Врангель, когда в 1909 году пишет первый в искусствознании очерк, посвященный миниатюре в России. Он упоминает работы Лампи, Босси, Боровиковского, Зичи из коллекции Фаберже.
Стадия коллекционирования, когда портрет помещается в витрину под стекло, также является симптомом того, что искусство миниатюры скорее мертво, чем живо: «Друзья и враги, влюбленные, разлученные бледнеют, выцветают, исчезают. Их больше не носят с собой, на них не смотрят, как на родных, знакомых… И лилипуты не воскреснут никогда» (Н.Врангель).
Василий Зуев обучался и в училище Штиглица, и в Академии художеств. Он прекрасно владеет ремеслом и в состоянии выполнять заказы Кабинета, который отказался от услуг Цейнграфа после скандальной истории, когда художника уличили в раскрашивании фотографий: тот погнался за длинным рублем и решил таким образом ускорить кропотливый процесс.
Но в состоянии ли Зуев вдохнуть жизнь в умершее искусство? Ведь это задача особой, исключительной сложности. Василий Зуев – тихий, незаметный, молчаливый человек. Одинок, ни семьи, ни друзей, ни врагов. Жизнь, лишенная внешних событий. Живет в большой, но темной комнате у доброго чудака, старого сенатора Свербеева, который всячески помогает бедным студентам. Но Зуев не беден и не студент. Он много работает и много зарабатывает. Тратит мало – потому что некогда, нужно работать, да и не на что – других интересов, кроме работы, у него нет.
С тридцатилетнего возраста более пятнадцати лет до 1917 года Василий Зуев простоял за конторкой у окна свербеевской гостиной в доме на Фурштадсткой, 20 с тончайшей кистью в одной руке и с большой лупой в другой и писал акварелью на костяных пластинках. Истовость, поглощенность делом, отрешенность от жизни сближает его с образцовым монахом-иконописцем какого-нибудь 15 века, только работает он не артельно, а в одиночку. Вместо рясы – неизменный китель, который так и на снял после службы в армии. И метод работы тоже средневековый – пишет не с живства, а по канону, то бишь по образцу или фотографии. Единственная прихоть, которую он себе позволяет, это эксперименты с эмалями, которые обжигает тут же на кухонной плите, чем вызывает неудовольствие сенаторской кухарки, но не сенатора. В других безумствах не замечен. Зато он замечен Карлом Фаберже и начинает сотрудничать с ним.
Зуев пишет портреты императорской семьи не только для официальных кабинетских вещей, но и для «личного пользования». Чем Николая Второго так привлек миниатюрный портрет его матери вполоборота, писанный Зуевым с фотографии? Неужели император почувствовал, что Зуев миниатюры пишет, как иконы, что он священнодействует, что помыслы его чисты и бескорыстны, что он чужд мирской суеты? Кто знает, но факт остается фактом: увидев этот портрет, император ощутил исходящий от него импульс, который побудил его повелеть, чтобы отныне монаршее семейство писал только Зуев.
Эстетика живописной миниатюры соответствует пассеистским и эскапистским настроениям Николая и Александры Федоровны с их оглядкой на прошлое и стремлением сбежать в частную жизнь. «Чувства, похожие на нежные, изящные цветы», «субтильная нежность», «мания интимного» - все то, что стало анахронизмом, для императорской четы не вчерашний день, а сегодняшний.
В 1898 году Николай Второй подарил жене на Пасху очередное яйцо от Фаберже - яйцо «Ландыши». Сюрприз яйца - спрятанный внутри трилистник с портретами Николая Второго и великих княжон Ольги и Татьяны. На обратной стороне портретов выгравирована дата той Пасхи, когда было подарено яйцо - 5 апреля 1898 г. Ландыши – любимые цветы императрицы, которая еще молода и пока, не помышляя о политике, просто наслаждается своим женским счастьем в кругу любимой семьи. Весенний аромат этого счастья и этой любви, похожей на ландыши, хранит яйцо.
Апрель - особый месяц в жизни Александры Федоровны и Николая, праздник их любви. 8 апреля 1894 года состоялась помолвка Ники и Аликс. Когда-то, при первом знакомстве, 16-летний наследник подарил 12-летней девочке бриллиантовую брошь, которую она ему сразу вернула. Через 10 лет, после помолвки, Николай вновь подарил ей эту брошь - уже как невесте, и Александра Федоровна не расставалась с ней до конца жизни.
День помолвки супруги всегда отмечали вместе. 8 апреля 1915 года Александра Федоровна написала мужу, который находился в Ставке, приняв на себя должность главнокомандующего: «В первый раз за 21 год мы проводим этот день не вместе, но как живо я все вспоминаю. Мой дорогой мальчик, какое счастье и какую любовь ты мне дал за все эти годы. Я сохранила то платье принцессы, в котором была в то утро, и я надену твою любимую брошку». В последний раз Александра Федоровна наденет эту брошь перед тем, как спуститься в подвал Ипатьевского дома.
Семейная идиллия – та шкатулка, в которой Николай Второй прятался от чужого, враждебного и непонятного мира. В это самое время, весной 1898 года, Василий Ключевский пишет в своем дневнике: «Россия на краю пропасти. Каждая минута дорога. Все это чувствуют и задают вопросы: что делать. Ответа нет». В дневнике императора нет не только ответа, но даже намека на вопросы. Той же весной, что и Ключевский, он записывает: «Гулял, читал вслух Аликс, пили чай». На ум приходит «Дневник человека из подполья»: «Миру рухнуть или мне чаю не пить. Я скажу – пусть мир рухнет, а чтобы мне чай всегда пить». К сожалению, мир рухнул, пока император пил чай.
Мистическим образом Карл Фаберже угадал, а Василий Зуев воплотил стремление спрятаться и спрятать любимых «в карман, в табакерку, держать взаперти в шкатулке», которым одержимы император с императрицей. Чтобы с любимыми ничего не случилось! Чтобы защититься от «враждебного мира, который смотрит в огромные окна дворца», по выражению великого князя Александра Михайловича. Фаберже с Зуевым превращают любимых в «лилипутов», чтобы спрятать их не только в шкатулку, но в яйцо – символ вечной жизни.
«Лилипуты» Зуева становятся сюрпризом многих пасхальных яиц, который никогда не надоедает и вызывает неизменный восторг. «Пусть пишет только он!», и в яйца прячет, и колдует, колдует, колдует. Перед нами как будто попытка изменить будущее, спасти мир не с помощью политики, а с помощью магии, что находит горячий отклик в душах императора и императрицы, склонной к экзальтации и мистицизму.
Но Зуев не ограничивается тем, что «воскрешает лилипутов» и помещает их внутрь яиц. Благодаря ему живописная миниатюра делает шаг в развитии – уже после своей смерти, когда этого не ждут. Многофигурные композиции отсутствуют в европейской миниатюре. Относительно русской миниатюры есть сведения, что попытки такого рода предпринимал Григорий Мусикийский в начале 18 века, однако они были неудачны. Блестяще исполненные многофигурные композиции Зуева – абсолютно новое явление в искусстве миниатюры. Способность к развитию – главный признак жизни, будь то организм или искусство. Фаберже с Зуевым пытаются создать не просто «городок в табакерке», но целый мир в яйце.
В пасхальных яйцах старались избегать политических событий, отдавая предпочтение семейным, однако в 1911 году было создано яйцо «Пятнадцатилетие коронации», в котором этот принцип нарушен. Яйцо посвящено юбилею правления Николая Второго. Сюрпризов оно не содержит, оно удивляет 16 миниатюрами, которые написаны Василием Зуевым. Среди них - помимо семерых членов царской семьи - девять многофигурных композиций, на которых запечатлены события царствования Николая Второго.
Яйцо предназначалось в подарок императрице Александре Федоровне. На смену лиричным любовным признаниям «Бутон розы» или «Ландыши» пришло монументальное яйцо государственного, политического содержания. Миновали годы, и роль Александры Федоровны изменилась. Оттеснив вдовствующую императрицу Марию Федоровну, она заняла главенствующее положение при дворе. Александра Федоровна уже не ограничивается семейными делами, она включила в круг своих интересов и своего влияния дела государственные. Эта перемена находит отражение и в пасхальном яйце: для императрицы грань между событиями семейными и событиями политическими перестала существовать.
Огромный интерес представляет выбор собы
Комментариев нет:
Отправить комментарий