САВОСТИН.

29 января 1915 года.

 

Лист 244:

 

       В 1901 году я решил переменить позицию и обосноваться в Петербурге. Слишком мало стало товара в Москве. Не столько цели меркантильные заставляли меня покинуть родной город и друзей, сколько скука, то - есть  буквально там делать было нечего. В прежнее время всё-таки каждый день я куда-нибудь отправлялся за поисками и находил у маленьких любителей на квартирах, в Рядах у серебряников (Невский. 31 – В.С.), у торговцев иконы и тому подобные вещи. Желание переселиться в Петербург было у меня давно, так как я сознавал, что это единственный город, где в каждом доме, можно сказать, есть вещи. Кроме того, имущественное положение граждан Петербурга меняется часто, чаще люди нуждаются в деньгах, а иногда просто меняют местожительство. Живёт какой-нибудь чиновник в Петербурге десятки лет и вдруг получает назначение куда-нибудь вглубь или за границу, и волей-неволей приходиться продавать вещи. В Москве народ более солидный, там люди стараются жить так, чтобы их отпевали в той же церкви, где и крестили. Прожив четыре недели Великого Поста в Москве, я распродал все громоздкие вещи, простился со своими друзьями и тронулся в Питер. Определённого места, где я думал бы остановиться, у меня не было. Пришлось остановиться опять в «Гранд Отеле» («Европейская» - В.С.) и искать места, где я мог бы открыть торговлю. Время для посков было неудачное, так как лето ещё не наступало и большинство магазинов и квартир было занято. После почти месячных поисков, я остановился на маленьком магазине на Садовой, где раньше торговал Гризар (известный антиквар, поставлял царю – В.С.). Во дворе нашлась маленькая квартира, а на улицу небольшой магазин, который для меня был совершенно достаточен, так как я никогда не любил заваливаться товаром, а и вещи, которые у меня стояли более или менее долго так мне надоедали, что я готов был спустить даже с убытком. Вследствие этой системы у меня никогда не было завала и лишнего товара. Хозяин нанятого помещения, г-н Роменский, мне очень понравился, хотя большинство за глаза его ругали, но я видел в нём прямого, решительного, правильных взглядов домовладельца, который требует от жильца только вовремя аккуратной платы, в остальном же совершенно не вмешивается в его жизнь. В нанимаемой квартире можно было делать поправки, переделки, всё. Что Вы хотите, лишь бы не на счёт владельца. Магазин на Садовой, почти угол Невского, я нанял очень дешево – за 30 руб. в месяц, что ни в коем случае не могло лечь бременем на мои расходы. Вещи мои в Москве были запакованы и сданы в Российское общество, так что мне оставалось только ехать в Москву, захватив собачку, и переселиться в Питер. Приехал я их Москвы на Страстной неделе и остановился в маленьких меблированных комнатах, рядом с моим магазином. Первый раз мне пришлось встречать Пасху в обстоятельствах, так сказать, кочевой жизни, в неуютных номерах. Первый день даже негде было пообедать, так как рестораны были все заперты и поесть я смог только на Николаевском вокзале. Днём  сделал визиты некоторым моим товарищам по торговле, причём мне сразу бросилась в глаза разница между петербургской и московской жизнью. У москвичей обыкновенно к Пасхе столы ломятся от всякой снеди. Всякий, даже бедный человек, старается иметь ветчину, так окорок, телятину тоже целой ногой. Здесь же, в нескольких домах, где я был, люди правда показывали ветчину, но в количествах нескольких фунтов, принесённых прямо из колбасной. Не было также московского звона и уличных лобзаний, и вообще, самый праздник был какой-то мёртвый, тусклый. Видно было, что люди не радовались и не праздновали, а скорее тяготились экстренными расходами, которые пришлось сделfть. Так как была весна, то особой торговли не предполагалось, я начал не спеша устраиваться в магазине, подав прошение в Городскую управу, чтобы мне разрешили повесить вывеску. Ходить туда мне пришлось месяца полтора, а разрешения всё не получалось, так как, очевидно, люди там ничего не делали, или, может быть, ждали каких-то дополнительных от меня расходов. Когда я им заявил, что я внёс купеческий капитал, снял помещение, а вот, мне не разрешают повесить вывеску, то мне ответили «Может быть, мы вам и совсем не разрешим». На что мне ничего не оставалось сказать, как только то, что я могу наплевать на их разрешение, магазин открыть, а в вывеске не нуждаюсь, потому что наша торговля не для улицы и для публики, а для очень ограниченного круга  клиентов. После этого разрешение мне было дано. На другой день, когда я поделился этим инцидентом с г-ном Раменским, то он мне рассказал, что в один из его домов приехал какой-то небогатый человек с 1000 рублями, на которые хотел открыть маленькую овощную лавочку, но его так долго томили, не давая разрешения, что он всю тысячу рублей прожил и нищим должен был уехать восвояси. Вот какие возмутительные порядки были в Петербурге.

       Из Москвы все вещи дошли в полной сохранности. Артельщика я тоже выписал того, который был у меня раньше в Москве. Небольшую мебель, нужную мне для моей квартиры, я без всякого руда, нашёл в Апраксином дворе. Магазин мой был на хорошем месте, улица довольно весёлая, впоследствии её испортил трамвай.  Главное удобство заключалось в том, что это была одна из центральных частей города и отсюда я, как паук, мог бегать в разные стороны и всюду от меня  было не особенно далеко. Так как я и раньше ездил в Петербург, лет восемь подряд, то с городом, рынками и торговцами я был достаточно знаком. От нечего делать, регулярно обходил рынки и торговцев, а также людей, которые имели вещи на квартирах. Хотя это время не особенно дальнее, но всё-таки тогда ещё был товар и мне удавалось в Александровском рынке покупать фарфоровые флаконы Чельзи, оправленные в золото, по 8 руб. штука. Лучшим моим другом в Петербурге был тогда Евгений Львович Напс, художник - реставратор, очень милый, добрый и талантливый человек, к сожалению, имевший одну страсть, а именно: ненавидя водку, уничтожал её в громадном количестве. Его жена – Екатерина Ивановна была очень глупое и ревнивое существо, которая его пускала из дома через 3-4 дня на пятый. В дни же, когда он бывал дома, она не позволяла ему выпить ни рюмки водки, ни стакана пива. Точно также, когда он в течение арестных дней бывал с ней в театре или на виду, не имел права пойти в буфет, так как жена непременно устраивала ему скандал. Но вот наступал его выходной день и Напс, часов в 10 утра уходил из дому и возвращался поздно, а иногда только на другой или на третий день. Так как Катька, как он звал свою жену, давала ему на расход только 30 коп., то он обеспечивал себя следующим образом: если кто-нибудь давал ему реставрировать картину и Напс назначал за работу 15 рублей, то 10 рублей поступали Катьке, 5 клиент клал тихонько в руку Напсу. Если он продавал хорошую картину или какую-нибудь вещь, то, смотря по сложности вещи, иногда 50, 100, а то и несколько сотен тихонько доставались ему, а остальное получала Катька. Деньги свои, он в течение 4-х дней ареста прятал в разные места, но иногда Катька деньги там и находила. Он много лет прятал деньги за рамы картин, но в один прекрасный день Катька там их нашла. После он, во время моего знакомства с ним, клал деньг на высокую железную печку в  в тёмной комнате, где у него был склад картин. Так как он был хорошего роста, то ему легко было протянуть только руку и достать деньги. Катька же была маленького роста и денег, вероятно, никак не могла разыскать.

       Напс был очень гостеприимен и не позволял никому из встречных ни за что платить. Иногда он угощал прямо целый трактир. Если же люди протестовали, то он говорил, что у него денег много, а если он вернётся домой с деньгами и выпившим, то Катька непременно найдёт остаток денег и возьмёт их себе, да ещё будет приставать с расспросами, откуда  у него деньги. Иногда ему приходилось оставшийся десяток рублей отдавать швейцару или извозчику, лишь бы только эти деньги не достались Катьке. Как художник и реставратор он был вне конкуренции. Когда он ещё не потерял зрения, он так умел подойти в тон художнику, что его реставрация была совершенно незаметна. Многие его картины посылались заграницу, осматривались знатоками, директорами различных художественных музеев, но никто никогда не догадывался, что, может быть, две трети картины принадлежит не художнику, а Напсу. Его реставрации так и называли «Ван дер Напс» (Отличный заголовок – В.С.). Кроме того, он был очень хороший скульптор-самоучка. Некоторые его произведения отливались бронзовыми фабрикантами. Вообще в этом умном, красивом человеке заключается такая масса способностей и талантов, что при других условиях из него вышло бы что-нибудь удивительное. Его же жизнь была разделена между каторжным трудом и отчаянным пьянством, которое носило характер разгула какого-нибудь портного, который копит, а потом сразу пропьёт всё, что заработает. Его домашняя жизнь носила удивительно тяжёлый, угнетающий характер. Во-первых, Катька его отвратительно кормила, несмотря на его громадный заработок и то, что они были людьми далеко не бедные. Во-вторых, Катька не вела никакого знакомства, ревнуя мужа к каждой юбке. У Катьки всегда было несколько собак, кошек и попугаев и, вследствие этого, она никогда не могла выехать на дачу или за границу. Вообще, Напс никогда не был за границей, хотя осмотр тамошних галерей был бы для него безусловно полезен. Как артист и знаток живописи, он был более всех сведущ в Петербурге. Катька никуда не пускала его работать. Как-то я попросил его, поедет ли он в Москву работать к Брокару на несколько месяцев. Брокар предлагал ему удивительные условия, чуть ли не 50 руб. в сутки и брал на себя его содержание. Когда я ей это сказал, то Катька сделала такие глаза, что я понял, если бы Брокар предложил 5 000 рублей в сутки, то она всё равно мужа никуда бы не отпустила. Юсупов как-то просил меня рекомендовать ему реставратора, работы у него было на несколько десятков тысяч, но Катька его опять не отпускала, не то что работать, но даже осмотреть коллекцию. Все французские картины Юсупова стёр Адриан Прахов, которому князь доверил, думая, что Прахов, как профессор, что-нибудь понимает в реставрации. Но из этого получился такой результат, что лучшие французские картины Юсупова, стоимостью в несколько сот тысяч, были немилосердно смыты Праховым. Будь у Напса другая жена, то и мир не потерял бы эти бесподобные произведения искусства, и Юсупов мог бы быть доволен и Напс заработал бы на несколько десятков тысяч. Вот иногда и выходит, как говорит пословица, что дурак бросит камень в воду, а десять умных его не достанут. Иногда, по особому распоряжению, если Катька верила  этим лицам, Напс отправлялся туда работать, беря спирт, лак, краски, всё, что ему требовалось, работал там несколько часов, а Катька терпеливо ждала у ворот. Если Напсу улыбалась мысль наставить Катьке рожки, то он преспокойно подъезжал  с ней к какому-нибудь проходному двору, Катька дежурила у передних ворот, он убегал в задние, а часа через три-четыре появлялся перед глазами Катьки. Если Напс напивался, Катька ни слова не говоря, накладывала на него штраф, конфисковывала некоторые суммы, которые у неё были на хранении, или брала картину или вещь, принадлежащую Напсу. Если Напс приобретал картину недорого, то Катька у него покупала её и продавала с большой пользой, наживая иногда большие суммы. Так она скопила довольно значительный капитал, сколько я не знаю, но только она постоянно носила довольно толстую юбку, где у неё вероятно были зашиты деньги? Или находился мешок, с которым она никогда не расставалась. Напс рассказывал мне, что Катька будто бы выиграла 25 000 рублей, но об этом ему ни слова не сказала.

     В Петербурге все любители и владельцы картин все любили Напса за его честность, прямоту и в то время у него бывал почти весь Петербург. Особенно к нему привлекало то, что, если он покупал  сам дешево, то и дешево продавал.

    Напс совершенно логично рассуждал, что сколько бы он не имел, все равно Катька эти деньги отберёт, а кормить его будет всё той же колбасой от Маршана.

    Главным клиентом у Напса был Павел Викторович Деляров, у которого была страсть покупать все картины, которые только были на рынке.