ЛАЗУРИТОВЫЙ СЛОН

В собрании драгоценного камня в Минералогическом музее Академии наук СССР среди прекрасных образцов лазурита Афганистана и Прибайкалья красо­вался синий слон.

Он был найден нами случайно в годы революции в магазине ювелирной фирмы Фаберже на Морской улице в Петрограде, после того как были вывезе­ны все драгоценности, и оставались только заброшенные в шкафах старые канцелярские книги.

Чья-то бережная рука, зная ценность синего слона, завернула его в газет­ную бумагу и заложила толстыми книгами бухгалтерии фирмы.

Мы заботливо отнесли находку в музей. Как полагается, детально ее изучи­ли, измерили и описали, дали ей соответствующий номер в каталоге и постави­ли на выставку.

Надо сказать, что слон был замечательный. Он был вырезан довольно грубо, теми методами обработки камня, которые нередко встречаем в изделиях кишлаков Афганистана или Индии.

Очевидно, что тонкий мастер шлифовальной мастерской в ювелирной фирме умело использовал эти методы первобытной работы.

Но гораздо замечательнее был сам камень, из которого был вырезан слон. Это был монолит ярко-синей окраски, почти без включений и белых пятен, и только на голове слона сверкали отдельные кристаллики колчедана. На месте глаз по индийскому образцу были вставлены два бриллиантика, вырезанные из горного хрусталя.

Много лет красовался этот камень в витрине нашего музея, пока не произо­шло неожиданное событие.

Весной 1928 года афганский эмир Аманулла-хан, возвращаясь из поездки по Европе, посетил СССР. Его торжественно встречали как смелого организатора нового Афганистана. И Академия наук СССР приветствовала его в своих стенах, раскрыла перед ним старинные арабские рукописи об Афганистане, показала ему и красоты русского цветного камня.

В Ленинграде, в большом, залитом светом угловом зале Минералогического музея, мы выставили на бархате, покрывавшем большие столы, различные само­цветы и цветные камни, но так, что одни стопы были залиты синими камнями, другие искрились и сверкали красными лучами рубинов, рубеллитов и орлеца.

Эта выставка произвела на Амануллу-хана сильное впечатление. Как сын Востока, как тонкий ценитель яркого самоцвета, он не мог не восторгаться этой выставкой и расспрашивал на ломаном французском языке о происхожде­нии отдельных камней и об их названиях.

Но особое внимание его привлек стол с лазуритами и наш слон. Долго он держал его в руках и с горящими глазами говорил что-то на афганском языке своей свите.

—  Как вы думаете, — спросил я представителя Наркомата иностранных дел, — может быть, подарить ему этого слона? Для нас с научной точки зрения это уж не такая ценность.

И я обратился к Аманулле-хану с предложением взять на память о нашем музее этот кусочек афганской земли.

Аманулла-хан категорически отказался. Он не мог принять такой большой жертвы от меня — директора советского музея.

Между тем я говорил ему, что наш музей вообще собирает только необра­ботанные камни, и намекая, что для нас было бы более ценным, если бы он смог взамен слона достать нам различные камни и руды Афганистана.

Однако я видел, что мои слова как-то не доходят до него. Он продолжал гладить синего слона, а затем вдруг быстрым движением, не поворачиваясь, через плечо передал его стоящему за ним адъютанту.

Тот быстро запрятал синюю драгоценность, а Аманулла как ни в чем не бывало продолжал осмотр, переходя от синих лазуритов к зеленым нефритам и желтым янтарям.

Не скрою, мне все же было жалко нашего синего слона. И пока Аманулла любовался яркими красками интерференции кристаллов, я вновь разговорился с представителем Наркоминдел и рассказал ему о том, что мы давно уже мечтали послать геологов в Бадахшан, чтобы посмотреть и научно описать знаменитые лазуритовые копи Файзабада. До сих пор ходили лишь неясные описания путешественников-географов, а многочисленные легенды окружали их особой тайной.

— Попросите Амануллу-хана, чтобы он дал пропуск нашему ученому, и мы немедленно пошлем его в Файзабад для исследования, — говорил я.

Прошло несколько дней, и мы получили официальное уведомление, что афганский посол в Москве согласился дать визу на въезд советскому ученому, которого Академия наук предполагает направить в Афганистан для научных исследований.

Быстро собрали мы опытного минералога, отправили его в Ош и оттуда караваном в Хорог, и в начале октября наш ученый переехал границу и прибыл в афганский пост Им-Кашим.

Его встретили весьма любезно, отвели ему особую комнату, но послали особого нарочного к губернатору Бадахшана, чтобы спросить, что делать с прибывшим незнакомцем.

По трудным тропинкам, через горные хребты, посланец в несколько дней совершил Дальний путь и вернулся с ответом, смысл которого оставался, одна­ко, неясным.

«Лучше поехать ученому в Файзабад, — говорили ему на посту, — там его примет сам губернатор, и там ему скоро дадут разрешение ехать на лазуритовые копи в Фиргану».

Однако и в Файзабаде наш минералог не получил разрешения на осмотр лазуритовых копей.

Недели шли за неделями, а наш ученый, охраняемый, «конечно, только для защиты», двумя афганцами, ждал и ждал, ходил по городу, любовался бурной жизнью базара, но даже за город выходить ему не советовали, так как время было опасное.

Действительно, время было опасное! Муллы, недовольные новыми поряд­ками, подняли против Амануллы-хана восстание. Но в корне его лежало широ­кое движение крестьян, пытавшихся сломить власть шахов и мулл, державших страну в нищете и порабощении.

В такое время оставаться советскому ученому в Афганистане было весьма неуютно. И, надев на себя афганский халат, вышел наш минералог на берег реки Пяндж, чтобы обратить на себя внимание русского поста пограничной стражи на другом берегу. Так он снова очутился на родине.

Так закончилась «блестящая» поездка ученого на месторождения афган­ского лазурита. И от нее остались два-три камешка из окрестностей Файзабада и коротенькая статья в популярном журнале.

А что же стало с лазуритовым слоном? Точных сведений о нем мы не имеем. Мы только знаем, что Аманулла-хан по возвращении из европейской поездки в Кабул перевез все многочисленные подарки в свой личный дворец в Файзабаде. Коротенькие газетные известия сообщили нам позднее, что этот дворец был сожжен восставшими, а подарки расхищены.

Что же случилось при этом с синим слоном? Мы ведь знаем, что синяя окраска лазурита не страдает от огня, а иногда даже делается более интенсив­ней. Мы знаем также, что слон был выточен из единого куска камня и поэтому его нелегко было сломать.

Кто знает, может быть, и сейчас хранится он в каком-нибудь ауле у потом­ков вожаков крестьянского движения. Может быть, кем-либо из правоверных мусульман он отнесен был в одну из мечетей и хранится там в полумраке среди других драгоценностей Востока.

История этого камня пока обрывается для нас.

Акад. А. Е. Ферсман («Неделя», 1969, № 7)