Для русского художественного собирательства, по-видимому, открывается небольшая, но интересная и новая область — мелкие гранильные изделия из твердого камня. Пока еще на них мало обращают внимания, по крайней мере у нас. За границей, вероятно, их сумеют оценить по достоинству гораздо скорее, тем более что некоторые подобные предметы еще до революции поступили в виде подарков в самые отборные коллекции.
Гранильное дело имеет в России свою длинную историю. Попытки использовать для художественных целей имеющиеся в России роскошные породы камня начинаются с Петра I. В связи с ними находится учреждение знаменитой Петергофской гранильной фабрики. Главными учителями были итальянцы.
Агатовые комнаты и Лионская зала Екатерины, скала для Фальконетова Петра, колоссальные работы для Исаакиевского собора, монумент Александровского столпа, малахит и лапис-лазурь во дворцах Александра I и Николая I, удивительные работы из гранита, топаза, фиолетовой и серой яшмы, сень в храме Воскресения, гробницы из орлеца и яшмы в Петропавловском соборе — все это представляет собою отдельные крупные главы в грандиозной историк художественно-каменного дела в России.
Материал для таких работ в России — несравненный по качеству и по разнообразию.
Исполнение тоже издавна поставлено на ступень высокого совершенства. Работа производилась с неистощимым терпением и настойчивостью. Работали над одной вещью годами, десятками лет. Малейшая оплошность — и вещь погибала в самом конце многолетней работы. На всемирных выставках русские работы такого рода обыкновенно стояли вне всякого сравнения.
Виртуозность исполнения находила себе применение в особенности в двр. областях. С одной стороны, годами производился подбор кусков естественно окрашенных камней для воспроизведения техникой флорентийской мозаика целых картин, как, например, замечательной картины Распятия, где камнями нигде не подкрашенными, передано даже тяжелое пепельное освещение мрачного вечера с багровеющей на горизонте зарей или доска для шкафа, где с какой-то сумасшедшей точностью воспроизведена французская композиция 1880-х гг. из стеблей, листьев, цветов и птиц — какая-то сказочная путаница на тропические мотивы. В другом направлении шло производство, преодолевая твердость материала сквозным просвечиванием в орнаментах: изготовлялись, например, блюда из нефрита, на которых завернувшиеся в несколько раз стебли и листья по борту были проточены в камне насквозь и в таком виде отполированы. Наряду с тем изготовлялись и дюжинные вещи самого плоского замысла, как, например, сотни пепельниц для Беловежского дворца.
Гранильные работы производились не только в Петергофе и Петербурге, но и в других местах России: в Колывани, в Екатеринбурге. Мастерами, обучавшимися на казенных работах, было создано и кустарное производство, к сожалению, хиревшее за отсутствием образцов и культурной работы. В общем, гранильное производство в России попало в условия, которые можно определить так: то, что было доступно по цене, было из рук вон плохо, а то, что было хорошо, было слишком исключительно и безмерно дорого.
Улучшение началось к концу XIX столетия. Пробудился новый интерес к гранильному делу. Стали вновь ценить красоту материала. Начались мелкие, но доброкачественные поделки, как на фабрике, так и у мастеров, перешедших с фабрики к отдельным ювелирам. Некоторый толчок был дан модою на маленьких слонов, которых дарили на счастье. Сперва стали изготовлять таких слонов, потом перешли к другим зверькам.
Великие княгини начали коллекционировать эти вещицы, высшее общество им подражало, и на петроградской выставке в доме Дервиза в девятисотых годах уже были показаны целые их собрания.
Материалом для зверьков брали самые разнообразные породы камней высокого качества: яшму разных сортов, сердолик, агат, кварц, топаз, горный хрусталь, лапис-лазурь, орлец и нефрит. За последние лет сорок нефрит был в особенной моде. Из него выделывали портсигары, коробочки, чашечки, пепельницы, ручки для зонтиков и тростей, лотки, чаши, блюда, вазы и т. д. Но с особенной любовью выделывались из всех пород камня разнообразные фигурки животных и птиц; реже вдохновлялись плодами и цветами; человеческие фигуры изображались лишь в исключительных случаях.
Во всех подобных вещах прежде всего ценен превосходный материал: нефрит роскошного нежно-зеленого оттенка, а иногда более светлый; лапис-лазури густой сочной синевы, а иногда синие с сероватыми и беловатыми прожилками; розовый с серой жилкой орлец и т. д.
Второе достоинство — превосходная работа: вещи выточены в совершенстве и отлично отполированы; малейший изъян влек за собою браковку. Подобная работа требует, кроме умелости, много терпения и потому едва ли когда-нибудь примет сколько-нибудь широкие размеры. По крайней мере, соответствующее производство за границей, в особенности в Чехии, мало развивается. А потому можно думать, что подобные вещицы в будущем станут довольно редкими, и что цена их со временем может значительно повыситься.
В смысле художественной трактовки предметы не равны. Иногда замысел груб и тяжеловат: большое яблоко из нефрита с металлическим стебельком слишком грузно и массивно, материал в нем слишком темен. Наоборот, тонкая пластинка нефрита, почти просвечивающая, ломкая, хрупкая и в то же время веская, серьезная и отчасти мрачная по глубине темновато-зеленого тона, прекрасно выявляет материал и для глаза, и для осязания.
Орнамент иногда тут только вредит. Мусульманская орнаментация на мотивы гробовой плиты Тамерлана, сама по себе очень художественная, пожалуй, не особенно соответствует такому материалу: арабские суры в темном камне не дают игры света и теней. Глубина тени получается скорее при округлом орнаменте лиственных завитков на русских гранильных изделиях. Такой орнамент должен цениться дороже и по крайней трудности работы при величайшем риске поломки.
В фигурках животных в художественном отношении замечаются троякого рода подходы.
Во многих замысел самый элементарный: это просто зоология, животные взяты в расчете на профильное положение, как в детских книгах; слон, буйвол, верблюд, як, бегемот, кенгуру — мастер стремится только к тому, чтобы осмыслить их силуэтом хороший кусок камня.
Иногда заметны искания более сложные: свернувшаяся кошка в клубке слоистого, шерстистого камня представляет собой попытку соединить в вещице более сложные осязательные ассоциации. Наконец, в большинстве случаев художественный замысел сознательно или бессознательно идет по третьему пути — выискивает черты забавности, курьезности, нелепости животного мира. Этот путь в искусстве очень старый и коренящийся в психологии очень глубоко. Зверьки — комично беспомощные или надменно надутые, весь комизм ужимок, поворотов, поз, носов, хохлов, хвостов и т. д., вся фантастика забавницы природы, весь этот первозданный гротеск выражается на разные лады: идиотски важный филин, беспомощно кургузый цыпленок, слоны со всеми оттенками нелепости их строения, морды котов, застывшие в загадочной гримасе, вздрагивающая пугливость заячьего страха и т. д., без конца — все это попытки выразить одно из самых извечных отношений человека к противопоставленному ему загадочному животному миру.
По замыслу эти вещицы русского гранильного изделия интересны только иногда, но по красоте материала и по совершенству работы они представляют выдающийся интерес почти без исключений.
Д. Д. Иванов («Среди коллекционеров». 1922. № 4. Петроград)
Комментариев нет:
Отправить комментарий